Лабиринт мертвеца

– И это ладно. У Грина вообще кошмар! Столько странных описаний! «Величайшая приятность расползлась по его широкому, мускулистому лицу». Вот как?! И ладно с ней, с приятностью, которая куда-то там расползается, ты мне скажи, каково это – ходить с мускулистым лицом! Или: «Став несколько позади седой женщины, говорившей так быстро, что её огромный бюст колыхался как пара пробковых шаров, кинутых утопающему». Пошлятина какая-то! Подожди, тут ещё есть. Где же… Вот! «Я мог бы теперь без всякого смущения смотреть в её прихотливо-красивое лицо, имевшее выражение как у человека, которому быстро и тайно шепчут на ухо». Это что за выражение? И как она с этим выражением живёт?! Уже вижу парочку: парень с мускулистым лицом и девушка с таким лицом, будто ей всё время шепчут на ухо. Я бы…

Настя не дала мне закончить. Обрушила на меня поток ругани и, наверное, разбудила своих родителей. Я даже убавила звук смартфона. Неожиданно почувствовала, что теперь смогу уснуть. Когда Настя ненадолго умолкла, я сказала:

– Ладно, пойду спать.

– Серьёзно?!

Я сбросила разговор и тихонько рассмеялась. Кое-как спустилась по лестнице на нижний чердак, перешла в мансарду. Упала в кровать и задремала, однако меня тут же разбудил звонок. Я поднесла смартфон к уху:

– Слушай, Насть, давай завтра. Я хочу спать.

– Ты хочешь спать?! Правда?! Ну ты…

Я опять сбросила разговор и поудобнее устроилась на подушке. Минутой позже Настя перезвонила мне и на сей раз догадалась подключить к разговору Глеба с Гаммером.

– Что-нибудь случилось? – спросил Глеб.

Его голос прозвучал на удивление бодро, словно Глеб не ложился и был предельно собран.

– Чего там? – через зевоту буркнул Гаммер.

– О! – воскликнула Настя. – Оленька хочет поведать нам нечто важное! Нечто суперважное!

Я в третий раз сбросила разговор. Включила на смартфоне авиарежим. Вдохнула полной грудью и улыбнулась. Так с улыбкой и уснула. Утром, конечно же, опоздала на урок, потом две перемены выслушивала от Насти всё, что она обо мне думала, а после школы мы вчетвером, как и договаривались, пошли в библиотеку.

Мой план был прост. Библиотекари до сих пор от руки записывали поступление каждой новой книжки и от руки вычёркивали списанные экземпляры. Я рассчитывала отвлечь Людмилу Степановну и заглянуть в шкаф с инвентарными книгами – узнать, когда и как книги Смирнова попали в библиотеку. В первый день Людмилы Степановны в отделе комплектования не оказалось. Там сидели две другие женщины. При всём обаянии Глеба отвлечь их было бы трудно. На второй день Людмила Степановна оказалась на месте, однако с ней сидели и вчерашние женщины. То же – на третий и четвёртый дни. Я заходила в отдел, здоровалась с Людмилой Степановной и уходила, а Настя, Глеб и Гаммер молча наблюдали за мной от турникета. Эта сценка повторялась всю неделю, становилась подозрительной и какой-то неловкой. Наконец я застала Людмилу Степановну одну и кивнула остальным: «Действуем».

Мы вчетвером вошли в L-образное помещении. Людмила Степановна работала, но гостям обрадовалась. Она была невысокой живенькой старушкой и красила свои реденькие волосы в фиолетовый. Я её любила и за живость, и за фиолетовые волосы, и за манеру говорить, а говорила она необычно – так, словно выступала на сцене любительского театра с невероятно драматичным диалогом, причём зачитывала все реплики подряд, не дожидаясь, пока ей кто-нибудь ответит. Людмила Степановна грудным голосом многозначительно и совершенно невпопад растягивала начало предложения, его окончание выговаривала тихонько и скрипуче, будто ей не хватало воздуха, а требовалось во что бы то ни стало произнести предложение целиком, на одном дыхании. Вдруг выпаливала слова автоматной очередью или дробила их, выговаривая по слогам. Зачем-то переходила на чудаковатый акцент, заменяя «е» на «э» и обязательно подчёркивая это соответствующим ударением: «докумэнт», «проспэкт», «человэк». Порой вовсе выкрикивала ударные гласные отдельных слов, примеряя на себя роль командира в бою: «атаковать», «поднять», «рисовать». В общем, говорила она довольно забавно, и мне это нравилось.

Я представила Людмиле Степановне друзей. Гаммера она знала и раньше, а Настю с Глебом увидела впервые. Глеб, как я и рассчитывала, сразу ей приглянулся. Ему даже не потребовалось включать своё томное очарование.

– Как ваше отчество? – спросила Людмила Степановна.

– Александрович, – ответил Глеб.

– Александрович? Глеб Александрович! Глебочка, Глебушка, деточка моя. Де-то-чка! Зайка моя, проходи, мой хороший! Давай, мой золотой.