Лабиринт (сборник)

У неё были очень красивые тонкие запястья в звенящих дорогих браслетах. В длинных пальцах с кроваво-красным маникюром – тонкая сигарета и мерцающие изысканные сапфиры в ушах. Стрижка каре и волосы цвета блонд. Всё ужасно контрастно и загадочно – настоящая Пиковая дама.

Чёрный брючный костюм и безукоризненная ослепительно-белая блузка, чёрные туфли на тончайшей шпильке и чёрная сумочка от Gucci. Чёрная муаровая заколка в волосах, чёрная блестящая косынка вокруг трогательно-беспомощной старческой шеи. Странный чёрный шик.

Она потрясла меня своим умением быть женщиной, быть загадкой, быть не такой, как все. Уйти из толпы. И этот чёрный цвет одежды, и эта отрешённость…

Я обожаю чёрный цвет. Не в жизни, конечно, и не в палитре чувств, а только в композициях и натюрмортах, в атриумных пространствах костёлов, в звуках органа или в блюзах стиля ретро. Но не будем об этом. Мы о другом.

Лили, как и я, тоже живёт в Израиле и часто летает в Европу. И не к детям, не к внукам-правнукам… Нет-нет! И не по делам бизнеса: она ведь слишком стара. Просто Лили ИГРАЕТ. Не в театре, она не актриса. Лили играет в КАЗИНО.

Часто ее сопровождает сын. Ему 63 (до 120, как говорят в Израиле), но на этот раз он не смог. И Лили летит одна, что, конечно, не совсем комфортно.

Самолёт продолжало трясти. Привязанные ремнями безопасности, мы все покорно надеялись, шепча про себя слова молитв и выпрашивая у Бога скорую посадку. А моя соседка, расслабленно откинувшись на спинку кресла, спокойно и загадочно улыбаясь, вдруг, нечаянно и спонтанно, выплеснула на меня, свою случайную попутчицу, самое сокровенное и роковое, тайное и никогда не проговариваемое вслух.

* * *

Она родилась в Австрии, в еврейской семье польских эмигрантов. В 1936-м их выслали из-за отсутствия каких-то документов, потом они бежали в Западную Украину, а там их догнала война.

После того, как немцы увели всех из её семьи в гетто, она пряталась в подвале местного полицая, обшивая его жену, хуторскую девчонку-модницу, нарядами невиданной красоты. Всю оккупацию она провела в подвале. Была вся синей от авитаминоза и недостатка кислорода, но суждено было выжить. А всегда пьяный деревенский «Шиндлер» оказался праведником пред Богом и перед юной еврейской женщиной, судьба которой так близко, так страшно по касательной прошла мимо газовых камер Холокоста, где сгорели, растворились самые близкие и родные. Потом были лагерь в Сибири (ведь осталась жива, почему не погибла в гетто?), возвращение в послевоенную, растерзанную Польшу, остракизм обозлённых поляков и в 1947-м конечная остановка – Палестина.

Она путала немецкий и польский, украинский, русский… Сколько языков она успела узнать и все – чужие… Идиш она знала с детства, но было физически больно на нём говорить. Язык мамы и сестры, брата и отца, язык субботней трапезы дома, где так сладко пахло сдобными халами…

Stop! Она никогда не возвращается в прошлое. Это запретная тема. И как символ новой страницы в жизни стал гортанный, жаркий, экзотический и непохожий на другие языки – иврит. А потом всё сложилось, состоялось: муж – блестящий адвокат, университет, академические степени по западноевропейской живописи, удачная карьера, признание, достаток, вилла в северном Тель-Авиве. Дети, – чудесные, самые лучшие в мире дети… Увы, почти всё в прошлом.

– Ведь было столько войн на этой несчастной земле! Не будем об этом…

Она смотрит куда-то сквозь меня, силясь рассмотреть, понять, объяснить себе, – почему именно с ней так обошлась судьба?

Кто долго живёт, у того всегда много потерь. Жестокая истина.

У неё сегодня есть только старый одинокий сын, безумно любимый и безумно несчастный. Я не задавала ей вопросов, я не умею лезть в душу, но она продолжала и продолжала говорить, не обращая внимания на мою явную отстранённость. Ей надо было понять себя. И она вдруг резко перешла на совсем другую тему, о которой я и хотела вам рассказать в самом начале нашего чайного откровения.

* * *

Когда всё ещё в её жизни было прекрасно и наполнено смыслом, когда все ещё были живы, она с мужем была приглашена на научный симпозиум в Сан-Франциско. А потом – культурная программа и посещение Лас-Вегаса. Это означало – увидеть и умереть!

Серьёзная академическая дама, профессор университета, уже далеко не юная девочка, повидавшая мир, пришла в шок! Она открыла для себя другую вселенную, ослепительно яркую, сверкающую и переливающуюся всеми цветами и оттенками, заполненную до краёв целой гаммой чувств, ощущением праздника и игры, риска и куража.