Лабиринт (СИ)

— Да. Когда ты вводила код в Центральном зале, я запомнил его и после, сверив дату твоего рождения с календарём и кое-что узнав о тебе и твоей семье, понял, что это не случайная ошибка, — от этого признания Люси снова сжалась, ожидая обвинений или презрения, но Дракон продолжил, как ни в чём не бывало: — Но тогда, когда мы впервые встретились в зале с колбами, я тебя не знал и видел перед собой лишь молоденькую девчонку, зачем-то полезшую играть во взрослые игры. И ведь о тебе заботились больше остальных: нашли сопровождающего, поставили «жучок», чтобы я смог тебя найти… Мне хотелось понять, чего ты стоишь, на что готова пойти ради победы.

— Ради возможности остаться в живых, — поправила его Люси.

Ресницы набрякли тяжёлыми каплями, когда вспомнилось то глубокое отчаяние, что овладело ею в беспросветном коридоре Лабиринта. Пусть Дракон думает о ней, что хочет, но она снова согласилась бы на его условие, если бы ей довелось пережить весь этот ужас ещё раз.

— Это я понял гораздо позже, — смущённо провёл рукой по своей щеке Драгнил, будто таким образом хотел смахнуть с лица остатки заливающей его краски. — Не знаю, когда конкретно, может, когда разрывал на тряпки твою тюремную робу, чтобы сделать из неё портянки. Или когда услышал, как ты плакала во сне. Или… да не важно. Уже не важно. Прости меня, — он поднял на неё взгляд, прямой и серьёзный, неожиданно прогнавший по телу холодные мурашки. — Я виноват перед тобой дважды — за то… действо в коридоре и ранение. Но в последнем случае особый выбор мне не предоставили. Вернее, его не предоставили тебе — по окончании Игры, уже в Центральном зале после активации карты нужно было любым способом заставить тебя надолго потерять сознание. Всё, что я мог — постараться нанести рану так, чтобы она не причинила тебе большого вреда и максимально быстро зажила.

Люси неожиданно вспомнилась серая комната и склонившееся над ней лицо в медицинской маске, когда она в первый раз пришла в себя. Возможно, это случилось в тайной клинике, где подчиняющийся Вестникам персонал залечил ранение, а заодно накачал какой-нибудь гадостью, от которой у неё заблокировало память обо всём, что произошло со дня, предшествующего аварии. Потом по какой-то причине (может, неправильно рассчитали дозу или организм нашёл способ справиться с заразой) память начала возвращаться, едва не сведя её с ума.

— Вестники выполнили свою часть сделки, — продолжил рассказ Дракон. — Правда, в том месте, куда меня перевели, долго всё равно не живут.

— А как вы оказались здесь? — не фантом же сейчас сидит перед ней.

— Мне помогла Эльза. Не знаю, каким образом она узнала, где меня держат, и как смогла организовать побег, но теперь я на свободе.

— Что вы будете делать теперь? — может, именно за этим он и привёз её сюда? Поведать свою историю, надавить на жалость, чтобы она замолвила за него словечко отцу?

— Уеду в Мексику — Эльза уже ждёт меня там. Так надо, — уверенно и веско обронил Дракон. — Я отнял у её сына отца и теперь обязан его заменить.

— А вы сможете?

Она спрашивала не про умение воспитывать и растить детей. Каково ему будет каждый день смотреть на ребёнка, видеть в его чертах того, кто когда-то отнял у него любимых людей, и при этом не возненавидеть ни в чём не повинного мальчишку?

— Должен. Но прежде, чем уехать, я хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. И, кажется, выбрал для этого самое подходящее время.

Во всём: голосе, взгляде, даже наклоне головы — почувствовался упрёк. По-детски глупо было оправдываться и обещать никогда так больше не делать, но Люси всё же сделала скромную попытку объяснить свои действия.

— Последние месяцы были адом. Я просто хотела, чтобы всё прекратилось.

Дракон коротко кивнул, отвёл взгляд, поднявшись, потянул угол покрывала, набросил ей на плечи:

— Уже поздно. Попробуй поспать. Утром я отвезу тебя в город.

Темнота, в первый момент показавшаяся абсолютной, вскоре посерела, позволив отражённому свету отвоевать у себя смутные очертания мебели и скорчившейся в углу фигуры — Дракон благородно уступил ей кровать, устроившись в кресле. Но вскоре и они поплыли, искажённые наполнившей глаза солёной влагой. Люси не хотела плакать — не здесь, не сейчас, но слёзы текли сами, горькие, обильные, горячие.

— Не надо…

И тогда она сорвалась: забилась, закричала, отчаянно молотя кулаками пропитанную чужими запахами слежавшуюся подушку. Её рванули за плечи, прижали — сильно, уверенно, надёжно — к горячему, живому. Люси вцепилась в чужое тело — руками, зубами, вопросами, на которые нет ответа:

— Почему?! За что?!