Лабиринты веры

Я перекатилась на бок и обнаружила, что голая у меня не только грудь, но и все тело. Что произошло? Мне удалось кое-что вспомнить, продравшись через хмельной туман. Я дурачилась, хохотала, позволяла себе кое-какие вольности. Гладила его по спине, пока он подолгу смотрел альбомы. Приглашала его лечь на пол вместе со мной и в хронологическом порядке реконструировать жизнь Росса. Он не сопротивлялся, это я точно помнила. Черт… Я убрала с лица волосы. Передо мной возникла картинка, как мы с ним целуемся. Мы лежим, я чувствую его мягкие губы. Потом смеемся. Его руки скользят по моему телу. Я не могла притворяться, что все это относится к той серии, что «я была пьяная, ничего не помню, моей вины тут нет». Потому что я все помнила. Во всяком случае, бо́льшую часть. Я не могла восстановить в памяти подробности соития, но все, что вело к нему, постепенно обретало четкие формы в моем сознании. Как он обнимал меня, как он расстегивал мою блузку… Черт.

Я заставила себя встать и побрела к двери. Мне нужен был «Мотрин» и стакан холодной воды. Проходя мимо Рассела, который, свернувшись калачиком, спал на моей кровати и посапывал, я приподняла край одеяла. Рассел был голым. Он лежал так, что мне была видна его задняя часть. Я отпустила одеяло. Может, мы не дошли до самого конца? Может, он остановился? Господи, как же я на это надеюсь!

В ванной я прижалась лбом к холодной плитке. Мирное выражение на лице спящего Рассела помогло мне справиться с желанием еще раз метнуть харч. Я открыла глаза и впустила в помещение свежий воздух. Он уменьшил пульсацию у меня в голове и успокоил желудок. Я понимала, что нужно как можно скорее выбираться из той неразберихи, что я сама и создала. Бежать – это у меня всегда получалось лучше всего.

Я вытерла рот полотенцем и включила душ. Надо брать себя в руки. Помыться и одеться. Надо повидаться с Мари. Она – единственная, кто может ответить на вопросы о фотографиях с Мопсом. Надо успеть к ней до утренних молитв.

Я натянула на еще влажное тело джинсы и свитер с высоким воротом и взяла свою сумку. Рассел все еще сопел в моей кровати, его голова лежала на подушке под неестественным углом. Я подумала о том, чтобы разбудить его, но отказалась от этой мысли. Не хотела затевать разговор о том, как мы, полураздетые, катались по полу. О своей наготе, о том, как он оказался в моей постели. Я провела рукой по его затылку, зарываясь пальцами в мягкие волосы. Он зашевелился от моего прикосновения, но глаза не открыл. Мне хорошо были видны густые загнутые ресницы. Я наклонилась и прижалась губами к его губам. Они были теплыми и вялыми и пахли «Пино нуар» от «Миддл систер».

Я отстранилась и подумала о Джоанне. Она прилипнет ко мне и будет выспрашивать все подробности этой ночи. Мы не общались с ней больше недели, и мне не хватало ее общества. Может, я уберу дом и устрою парадный ужин, как нормальный человек. Приглашу ее и Рассела. Наверстаю упущенное. Скажу ей, что мне нужна помощь, чтобы бросить пить. Только я знала, что больше никогда не смогу спокойно сделать глоток вина, если скажу ей такое. Я рассмеялась собственным глупым мыслям. Никогда в жизни не устрою парадный ужин. И я не нормальный человек.

Когда я приехала, в конвенте было темно. Тошнота несколько раз подкатывала к горлу, прежде чем я увидела в окошке лицо Мари. Она открыла дверь.

– В чем дело, Ава? – Отступила, пропуская меня. – Ты неважно выглядишь.

– Молебен начался? – спросила я, проходя в вестибюль.

Взгляд Мари метнулся от меня к часам.

– Я могу предупредить, что у меня срочное дело, если это важно. – Я кивнула. – Иди в мою келью. Я приду через несколько минут.

Ее келья – так называются комнаты в конвенте – напомнила мне помещение, в котором живут узники. Размером шесть футов на девять, с двумя односпальными кроватями в углу, она была абсолютно безжизненной. Тумбочка, маленький комод – и всё. То, что служило украшением комнаты, выглядело мрачным. До боли религиозным. Депрессивным. Под деревянным распятием было свободное пространство, где Мари падала ниц. О чем ты молишься, Мари?

Я принялась ходить по комнате. Я не могла допустить, чтобы меня здесь стошнило. Ванная была в конце коридора, и мое недомогание вызвало бы страшный переполох среди сестер. Поэтому я понимала: нельзя рисковать. Открыла окно и вдохнула свежего воздуха, мысленно поторапливая Мари. Но она все не шла. Мне хотелось есть. Хоть чего-нибудь. Предполагая, что у монахинь наверняка что-нибудь припасено, я принялась открывать ящики, но не нашла ничего, кроме четок. Несколько раз по периметру обошла комнату, затем открыла дверь стенного шкафа и заглянула внутрь. Монашеские одеяния, несколько слаксов и свитеров. Зимнее пальто. Я сдвинула шарф на верхней полке и увидела его. Кожаный чехол от фотоаппарата «Полароид». Ох, Мари… Я взяла его, удивленная тем, что он легче, чем должен быть бы. И уже собиралась открыть его и проверить, пуст он или нет, когда услышала шаги. Две секунды и два быстрых шага – и я сидела на кровати прежде, чем дверь открылась.