Не успела она удивиться, что какой-то незнакомец выполняет в ее собственном доме роль экскурсовода, как они уже спустились вниз, а несколькими минутами позднее к ним присоединились Джошуа и Луи. Здесь царил полный бардак, но Шарлотта знала, что ее отец бы с этим не согласился. В чашках Петри завелись новые цивилизации, и колонии микроорганизмов вели ожесточенные войны на территории стеклянных кругляшков. На столах валялись какие-то растения, они же росли в горшках, подвешенных под потолком. Стояли сотни подписанных колбочек и склянок, и нельзя было знать наверняка, способно их содержимое убить тебя или исцелить. «А ведь у нас с ним было что-то общее», – подумал Джошуа, взглянув на то, что он часто называл художественным беспорядком. Шарлотта открыла несколько ящиков и в самом большом из них обнаружила конверт, на котором аккуратным почерком ее отца было выведено: «Моей дорогой дочери, Шарлотте Элисон Брэндон». Они поднялись наверх, чтобы выпить чая и выслушать малую часть рассказа Дэнни. И все четверо ночевали тогда в доме Айзека Брендона.
В доме стоял затхлый воздух, пропитанный аурой одиночества. Шарлотта затопила камин и сидела в окружении набитых до отказа книжных шкафов из красного дерева. Все давно заснули, и она осталась одна наедине с конвертом. Вот она, последняя весточка от отца. Шарлотта потеряла обоих родителей, теперь она сама родитель, а ребенком уже не приходится никому. Она испытывала странное чувство и не смогла бы охарактеризовать его, даже если бы мы ее попросили. Она вскрыла письмо.
Той ночью она так и заснула на диване в гостиной с письмом в руке. За завтраком Дэнни продолжал свое повествование, Джошуа и Луи внимали каждому его слову.