Лабух

Я огляделся вокруг: на театр, на деревья в сквере, в котором не железный Феликс, а мальчик с лебедем стоял — и ломанул замок.

Пистолет был на месте. Я проверил его, постоял над унитазом, застегнулся, дернул цепочку с оборванной ручкой — вода не зашумела.

Перекрыли. Больше тут не туалет — чтобы Снегирь не присикался.

Алик влетел:

— Идут двое!.. — Увидел пистолет — и глаза у него завинтились: — Зачем он вам?

— Застрелиться.

Быстро они… Нашли пистолет и ждали, кто за ним придет? Тогда бы обойму достали…

Принес пистолет — едва не арестовали, забрать хочу — арестовывать идут… Что ни делай в этой сральне — за все заметают.

Я взял ведро, там ведро с тряпкой стояло, сунул пистолет под тряпку и дал ведро Алику.

— За водой к фонтану пойдешь, совсем отсюда пойдешь и дома у меня спрячешь, понял?

Алик кивнул — и они вошли:

— Вы что здесь делаете?

Они в форме были, два сержанта.

— Убираем.

— Я за водой к фонтану, — звякнул дужкой ведра Алик, и я дернул цепочку: — Воду перекрыли.

— Ночью убираете?

— Днем здесь нельзя. Или вы не знаете?..

Они на меня вылупились, пропустив Алика. Видимо, я и в самом деле был похож на уборщика: пьяный, заросший, мятый, побитый…

— А замок?

— Ключи потерял.

Они кабинки осмотрели, меня обыскали… Спасибо Алику, что дома во дворе не дожидался.

— Пошли и у нас помоешь, заодно разберемся, — сказал один, а второй, который меня обыскивал, брезгливо руки отер и поморщился: — Да ну его, разве не чуешь — смердит как…

Как ты пахнешь — самому не слышно, но я понял, что несет от меня парашей. И долго еще я буду так благоухать, если разбираться потащат.

— Вы, хлопцы, или ссыте, или идите, — сказал я и по локоть залез в унитаз…

Они развернулись и ушли. Неподалеку, на углу улицы напротив английского посольства милицейский участок размещался, и эти менты оттуда были, не из охраны. Постовой возле парадного входа в резиденцию, который их, наверняка, и вызвал, сонно спросил:

«Что там?»

«Говнодраи».

«А-а…»

Президент отдыхает, охрана дремлет. Спокойно в стране, одни говнодраи не спят…

Я выглянул: Алика не видно у фонтана, он понял меня правильно. Прячась за деревьями, я стал перебегать сквер — и тут навстречу мне от Октябрьской площади взвыла милицейская машина: видно, опомнились. Я уже был почти на проспекте, возле бывшей правительственной трибуны — и, не зная, где еще схорониться, нырнул в ее мраморную нишу.

Машина повыла и успокоилась, но я и носа не показывал: ну их… Решил дождаться утра, когда появятся люди и заработает метро. Тем более, что денег на такси не было, их на водку только и хватило, а под клятвы расплатиться дома никакой таксист такого клиента, каким я сейчас выглядел, не возьмет. Разве что тот знакомый, который на кладбище возил…

Представив, как хорошо было бы ни в карцере не сидеть, ни в унитазы не лазить, ни от ментов не убегать, а лежать себе на кладбище… только не тесно и где–нибудь рядышком с Амилей… — я свернулся калачиком и попробовал задремать на мраморе.

Трое суток я нигде и не на чем не спал, потому что или не мог, или не давали, а здесь, если засну, могу спать, сколько захочу. Бывшая правительственная трибуна никаким вождям уже не нужна. У них есть новая возле Дома правительства… или ее там нет?.. я не мог вспомнить. Там, вроде, только Ленин. На чем же тогда стоят вожди и народ приветствуют? Или Ленин это делает?..

А раньше с этой трибуны приветствовали, и я четыре раза за два года службы, дважды в мае и дважды в ноябре, однажды даже с флагом, стоял напротив вождей: рядовой Плониш, музыкант сводного оркестра Краснознаменного Белорусского военного округа. Оркестр открывал и закрывал демонстрации и парады — и от открытия до закрытия топтались мы по площади, играя марши, марши, марши… Между нами и вождями текла по проспекту бесконечная людская река, и видно было, что ее никогда не переплыть: мы, на низком левом берегу, отдельно, вожди — отдельно на высоком берегу правом, а река сама по себе. Вожди народу — «привет!», народ вождям — «ура!», а мы всем — марши, марши, марши.

«Хрен вам, а не музыку!..»

И год из года перед тем, как ступил я с оркестром на площадь, и многие годы после того, как я ушел с нее, вожди без устали проводили свои съезды, пленумы, форумы, конгрессы, но были какими–то неприметными, безликими. Во всяком случае, для меня. Как впервые заметил, так и потом замечал я вождей только тогда, когда стояли они на правительственной трибуне. С надвинутыми на брови шляпами, хмурые, будто не по нутру им ни народ, ни страна.

Собственно, что тут может нравиться?.. В стране, где музыка — марши, марши, марши…

Крабич как–то стихи прочитал — кого–то из русских. «Люблю грозу в конце июня, когда в Москве идет парад, и хмуро мокнет на трибуне правительственный аппарат».

Какой парад может быть в конце июня?..

Только в мае и в ноябре…

Напротив вождей на правительственной трибуне, которые только на правительственной трибуне заметные были… а теперь эти, новые, везде и повсюду, повсюду…