Лабух

Проснувшись оттого, что меня тормошила Ли — Ли, я не мог понять, как она меня здесь, на трибуне, нашла. Даже больше этому удивился, чем тому, что Ли — Ли приехала…

— Вахтер в театре видел, как ты бегал, — сказала Ли — Ли, чтобы я не сильно удивлялся.

Это могло быть.

— Ты не в Москве?..

— Вернулась. Утренним поездом.

С сюрпризиками он — этот московский утренний поезд.

— А Феликс?..

Ли — Ли тронула романчика.

— А что тебе до Феликса?

А что мне до Феликса?..

— Ничего. Но ты с ним уехала…

— Нужно было спасать…

— Спасла?

Ли — Ли кивнула.

— И бросила?.. Почему бросила?

— Потому что все у него теперь в порядке. А я не могу быть с теми, у кого все в порядке.

У меня, получается, не так…

— А у меня что не так?

Ли — Ли прижалась.

— Лежишь тут один на трибуне…

— Никак разобраться не могу: что?..

— Я написала тебе, что. Ты читать не умеешь?

— Думал, ты не умеешь писать.

Ли — Ли поднимала, поднимала романчика…

— Я умею то, чему ты научил…

— Ты написала, что я научил любить.

— И любить… Давай так сделаем, как ты про Москву рассказывал…

— Не я рассказывал, мне…

— Ну тебе… тебе…

Далась ей эта Москва.

В Москве я музыкой для кино подрабатывал, нигде не платили за музыку столько, сколько в кино, и туда не пролезть было — школьный друг Пойменова, заслуженный кинооператор московский пособил. Заслуженный циник, как почти все московские, он и рассказывал…

Для документального фильма к юбилею революции он Красную площадь снимал: парад и демонстрацию, вождей на трибуне Мавзолея. Снимал со Спасской башни, оттуда, где кремлевские куранты, чтобы, как задумали в фильме не менее заслуженные сценарист с режиссером, маятник курантов проплывал в кадре, пятилетками отсчитывая великое время новой эпохи…

Помощницей его практикантка была, студентка последнего курса института кинематографии. Талантливая, она сама и предложила: «А давайте трахнем это все, когда еще такой случай подвернется?..» И он отставил камеру, поставив перед собой практикантку, которая, на самом деле способная, еще и куковала из курантов. Танки идут — ку–ку танкистам, ракеты везут — ку–ку ракетчикам, самолеты летят — славным соколам ку–ку. Ну и, конечно, кончая, вождям… Над ними живыми на трибуне, над их портретами в колоннах, над криками «ура!» и «да здравствует!», над флагами и транспарантами, над Красной площадью, над Москвой и всей страной от Бреста до Хабаровска, а вот вам! кончая! — ку–ку, ку–ку, ку–ку…

— Здесь нет башни.

— Мы на саркофаг залезем. На крышу.

Недостроенная махина, которую Ли — Ли саркофагом называла, пласталась напротив правительственной трибуны — через площадь.

— А праздник?..

— Сейчас начнется.

— Без повода?..

— Как все начинается, — нетерпеливо потянула меня Ли — Ли. — Пошли…

Подняться на саркофаг оказалось непросто, мы долго–долго взбирались по лестницам, карабкались по стенам, по лесам, и пока поднимались, и когда наконец–то выбрались на крышу, как раз и подоспел торжественный праздник… я никак сообразить не мог: какой праздник в августе?.. Всемирный день Вождя? И площадь под нами кипела транспарантами и флагами, и сиял трубами сводный оркестр Краснознаменного Белорусского военного округа, и правительственная трибуна была забита вождями: хорошо, что Ли — Ли меня там разыскала, а то бы растоптали. Среди вождей были те, кого я знал, Хусейн и Арафат… хоть Арафат, по–моему, совсем не бандит, тогда чего это он с Хусейном да с Хусейном?.. И были те, кого я узнавал, Пол Пот и Сомоса, Фидель и Ким Ир Сен, Чаушеску и помельче, но большую их часть я не узнавал и не знал, а их было столько, что они не умещались на трибуне, друг на друга напирали и напирали, и те, которые стояли спереди, спрыгивали с трибуны, чтобы их не придушили, но потом опять забегали в спину задним, чтобы напирать и напирать…

Непонятно было, почему они все сразу так стараются протиснуться в первый ряд, могли бы все же, как вожди, как–то цивилизованно, по очереди… но все открылось, когда голос, который обычно здравицы на праздники провозглашает, громче самого себя рявкнул: «Слово для оглашения нового вождя всех времен и народов то–ва–ри–щу Ле–ни–ну!!!» И Ленин, опередив свой гроб с окошком, на катафалке за ним поспешавший, выбежал из саркофага, который, оказывается, для него и строили, чтобы из Москвы в Минск перевезти, потому что здесь первый съезд РСДРП проходил, совсем недалеко, через реку, с саркофага этот дом видно, до него пять минут ходьбы, а с горки на катафалке так и быстрее, если захочет там встретиться с кем или просто чаю попить Ленин, который через площадь подсеменил к трибуне, подпрыгнул и ткнул пальцем в того, кто в центре в первом ряду в тот момент оказался:

— Он!

Похоже было, что Ленину наплевать, кого после себя самым великим вождем объявлять. И все про то, как он Сталина в вожди не хотел, — сказки…

На трибуне, друг на друга напирая уже для того только, чтобы взглянуть, кто он? — недовольно прогудели… Хотя Ленин и в хозяина пальцем ткнул, но каждый ведь рассчитывал… Только что поделаешь, если уже ткнул?.. Не своя страна, не своя охрана — так только и остается, что прогудеть.