Лабух

— Так послушайте! Это невероятное, невообразимое что–то!.. Магнитофон на кухне, я случайно обнаружил кассету.

Кухня, а точнее, кухонька в этом доме была обычной, как и все кухоньки в таких домах: из угла за дверью выпирает белый холодильник, который нужно огибать, чтобы прощемиться к столу за ним, напротив — белая газовая плита впритык с белой раковиной и белым столбиком шкафчика, а по стенам — полки для посуды и всякой кухонной мелочи… Случайно обнаруженная кассета уже вставлена была в магнитофон, который Максим Аркадьевич, усадив меня на табуретку возле стола, сразу включил. И зазвучала мелодия, которую украл я когда–то у Майкла Джагера, чтобы с ней вырастал Поль…

Женский голос редкостной силы с низким, густым тембром, который никогда бы не принял я за голос Ли — Ли, если бы не слышал его в небесных полетах, живой, без никаких компьютерных прибамбасов голый голос, звучащий из ширпотребного домашнего магнитофона, ошеломил… Не тембром даже ошеломил и не силой, хоть и они впечатляли, а тем как раз, что был живым и голым, настолько живым и голым, словно ткался не из звуков бестелесных, производимых вибрацией голосовых связок, а возникал сразу как телесное чувство, физически ощутимая энергия, которая производится ниже, гораздо ниже голосовых связок и голосом только выносится на волю, возносится в небеса, где начинаются полеты… Ли — Ли не профессионально пела, нет, с голосом ее еще работы да работы, но она пела тем, чем поют все гениальные певицы: вагиной, маткой. Ее искушением, желанием, ее жаждой…

Любой, самый сильный голос без этого — пустой, стерилизованный, и любая, самая фактурная певица без этого — заводная кукла. Сколько я кукол таких понаставил на сцену, где все у них, вроде, и неплохо получалось, и даже слава случалась у некоторых, но ни одна из них не понимала, почему я, впадая в отчаянье от пустоты, от опилок, которыми пустота в них была забита, орал иногда, как бешеный: «Ты чем поешь?!.» Они лишь глазами смаргивали и отвечали, куклами таращась: голосом, в лучшем случае — душой.

Ну да, душа — песня народа.

С голосом Ли — Ли контрастировал высокий, почти фальцет, голос Поля, и контраст этот создавал свое напряжение, свою чувственную зону — из дуэта также мог получиться толк. Но, если Поль теперь и занимал меня, то только не как певец.

Максим Аркадьевич слушал, закрыв глаза, и лицо его подергивалось, всеми мышцами вздрагивало, по нему пробегали едва ли не конвульсии… Отец Ли — Ли был весь в ее голосе, слитном то ли с Дао, то ли с желанием, он страдал в нем и праздновал, падал и возвышался, и впервые за сегодняшний вечер я, если и не понял его, так приблизился к пониманию, подумав, что и такое может быть. Но разговаривать с ним ни о чем мне уже не хотелось, я тихо, осторожно выбрался из кухни в прихожую и закрыл за собой дверь.

В подъезде, спускаясь по лестнице, я услышал, как взвыл Максим. Это было невероятно, я ушам своим не поверил, но сквозь вой прорывались, пролетали небесные звуки Ли — Ли:

«А!.. О!.. У!..»

Слышать это было жутко, Максим будто кончался, воя и пытаясь петь, и не может быть, чтобы из–за жути этой, но мне вдруг так захотелось Ли — Ли, как никогда. Если ее не окажется дома, я скончаюсь.

VI

Ли — Ли приходила ко мне, когда хотела, и не приходила, когда хотела. Обычая допытываться, где я бывал, где она бывала, мы не заводили. Я думал, что Ли — Ли, если не у меня, то ночует у родителей. Ну, думай себе…

На кухне, окном выходящей во двор, горел свет. Я зажигал его, прибираясь, и не мог вспомнить, погасил или нет. Только бы она была!..

«Не нужно дверь отмыкать самому, а позвонить, чтобы открыла, тогда она будет…»

Конечно, если откроет — будет.

Позвонил — и мне открыла старшая сестра Ли — Ли, а Ли — Ли из кухни крикнула:

— С нами сегодня мама ночует! Ты не против?..

Замена, значит, пришла… Быстро пришла замена. Быстрей, чем скорая помощь.

— Зоя Павловна, — подала мне руку мать Ли — Ли, старшая ее сестра, похожая на Ли — Ли не меньше, чем сама Ли — Ли. — Вы не против, Роман?

Он, значит, Максим Аркадьевич, она Зоя Павловна, а я опять Роман… Хорошо еще — не Романчик.

— Роман Константинович, — поцеловал я ей руку, и она засмеялась.

— Ну, тогда Зоя.

Это была моя женщина. Как только она открыла дверь, как только я увидел ее — наши взгляды скрестились, чиркнув, как огниво об огниво, высекая искру, которая воспламеняет желание. Я захотел ее больше, чем Ли — Ли, и она это почувствовала. Не почувствовать такое женщина не может. Салют победы сверкнул в ее взгляде.

Множество раз я пытался понять, как оно так выходит, случается, что вот эта женщина — просто женщина, а вот эта — твоя… Только понять это невозможно, как Дао.

Твоя — это та, в которой, как в Дао — всё, и это все — твое. Твоя — одна на тысячу, на миллион, на звездную бездну женщин. Ее можно почувствовать, даже не видя ее, по тем пульсациям, биениям, токам, которые от нее исходят… Можно распознать ее во сне слепым взглядом тела.

Такое бывает не у всех и не со всеми. Тот, с кем и у кого такое бывало, счастливчик. Я счастливчик, у меня было такое.