Лабух

«Вы были заняты счастьем», — растолковал Атос д'Артаньяну, который долго не замечал, насколько серьезно взялись за него люди кардинала. Занятый Ли — Ли, я, должно быть, был счастлив, не обращал особого внимания на шигуцких с панками, на болотных великанчиков — и только теперь до меня все больше и больше доходило, во что они меня втравили… Если, конечно, эти два машинописных абзаца на заляпанной бумажке под презервативами — не научная база под пьянку, не песня отпитых мозгов… Если нет, то убили Игоря Львовича не фикусолюб с асимметричным, не «профессорша» и тем более не Лидия Павловна… Поэтому и из милиции уголовное дело забрали, и ведомство подполковника Панка не собирается искать убийцу… Зачем искать, если в ведомстве знают, кто убил… Слышишь, Дартаньян: в сговоре с американским шпионом я, лабух, убил твоего хозяина, доктора физико–технических наук, который занимался разработкой нового оружия и, спившись, решил продать секрет оружия за границу… Помереть и не жить, как говорит твоя хозяйка…

Лидия Павловна знала, или догадывалась, чем занимался Игорь Львович… Были ведь какие–то звонки, разговоры… Пришла домой, а здесь такое… Советская актриса, прожившая советскую жизнь, сразу уразумела, что к чему… Поэтому и пистолет — конечно же, с умыслом брошенный, намеренно оставленный — спрятала, и сбежала…

И неожиданно меня затрясло…

Великанчики–трахальщики!.. Властная ваша сила, державная?.. Ни с чем ее не сравнить?.. Ну да, что для вас скрипка в сравнении с бомбой!..

Вы скажете — ты слышишь, Дартаньян? — что смысла нет?.. что нечего здесь сравнивать?.. Ну, скажите!.. Так и я вам скажу, что смысла нет, что нечего сравнивать — и мудак Оппенгеймер в сравнении с Моцартом!

Это ж надо было так постараться, так все в мире перекрутить, чтобы то, ради чего мы живем, выглядело довеском к жизни!.. Чтобы музыка — довесок, любовь — довесок!.. А чтоб самой жизнью казалась всякая хренотень с бомбами!.. Ах вы суки!.. Вы и женщин своих научили бомбистов да тиранов любить!.. Тех, кто больше всего разрушил и больше всех убил!.. И они стоят — памятники, герои, палачи, сжимают каменные челюсти!.. А над несбыточным, щемящим, неуловимым, над каждой жизнью человеческой, блеснувшей звездой падающей, кто заплачет?.. Над вашей жизнью, жабы вы болотные!.. Кто, если не Бог через Моцарта?.. Или пусть даже через лабуха пьяного, через шута со скрипкой!..

Я вдруг услышал собственный голос — я кричал… Один, в пустой квартире… Дартаньян крутил во все стороны головой и смотрел на меня удивленно…

— Нервы… — сказал я ему. — Пошли прогуляемся, это помогает при нервах…

И почему так: как последняя надежда — так на еврея?.. Если не на Христа, так на Ростика…

— Ну, не знаю, — говорит Ростик. — Может, тебе на святую гору Афон паломником сходить, руку Марии Магдалены поцеловать… Один лабух, ты его знаешь, сходил, поцеловал — вернулся другим человеком. Без нервов… Молится, постится, храмам жертвует… И спит только с женой.

— А почему жиды в Христа не верят, Ростик?

— Жиды в Бога верят, Ромчик.

Ростика не выписывают, тянут — нагнал на всю больницу страху Шигуцкий. Он, оказывается, навещал Ростика на пару с Красевичем. Ростик доволен:

— По блату еще здоровее сделают, чем был…

— Они о чем говорили с тобой?

— О разном… — Ростик смотрит в сторону. — И не так со мной, как с Ли — Ли… Как раз Ли — Ли у меня была…

— Когда?

— Перед последним твоим приходом… За день…

— И ты мне только сегодня…

Ростик виновато перебивает:

— Я хотел сказать в тот раз, ты не спросил… Мне показалось, ты не хочешь говорить о Ли — Ли…

Я вспоминаю, что он действительно в тот раз недосказал что–то… Но откуда я знал, что нужно было спросить?..

— Слишком много между нами тонкостей, Ростислав Яковлевич. Ты не находишь?..

— Жиды — тонкие люди, — поглаживает живот Ростик.

— Ли — Ли больше не приходила?

— Нет. Как пошла с ними, так и ушла…

— С ними?.. И ты отпустил?

— А то у меня спрашивал кто–то!.. Они когтями в нее вцепились!.. —

Разнервничавшись, Ростик поднимается, достает из тумбочки таблетки на блюдце, долго выбирает, какие выпить, и все вместе ссыпает в горсть и забрасывает в рот. Я ожидаю, пока он запьет… — Еще не съели, а уже облизывались!.. Оба! Навалились на меня, чтобы она концерты вела!..

— Какие концерты?

— Предвыборные, какие!.. Шигуцкий хоть вид делал, будто и не такие крали к нему в очереди раком стоят, а Красевич просто из порток выпал!.. Она блюдце опрокинула, таблетки раскатились, так он по всей палате ползал и собирал…

Не один я, получается, сбором лекарств в эти дни занимался…

— Но про то, что у тебя проблемы, Шигуцкий ей сказал, не Красевич, — вдруг совсем тихо сообщает Ростик.

— Подожди… — Я понимаю, о чем он, и все же спрашиваю… — А зачем?..

Ростик смотрит на меня, как на придурка, ему обидно, что я придурок, и он говорит:

— Ты придурок. Ты крючок. На тебя цепляют.

Это как раз то, что я понял.

— Ли — Ли прикинулась, будто на все ради тебя готова, — думая, что до меня не дошло, договаривает Ростик.

У него своя Ли — Ли, не моя и не чья–то, и я спрашиваю едко — с нервным смешком:

— А она готова не на все?..