Лада, или Радость

И вот уже маленькое бездыханное тело поднято с оскверненного снега добрыми чебуречьими руками, и внесено в избу, и бережно положено на кровать, и истекает невыносимо яркой на светлой шерстке и белом пододеяльнике кровью, и над ним истекает слезами и тихим отчаянным криком ее хозяйка, и стоит в изголовье скорбный и безмолвный Чебурек, и даже прибежавшая Сапрыкина помалкивает, а Жора — не поверите — шмыгает носом и утирает бессмысленные свои буркалы.

Так закончился первый и последний бой верной Лады, отдавшей, как заповедано всем нам, душу свою за други своя.

18. Ретардация

К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?

Александр Сергеевич Пушкин

— А и правда, Тимур Юрьич, к чему вы, собственно, клоните? Только ради бога, не обзывайтесь тупой чернью и не дразните, пожалуйста, тем, что на нас, якобы, белила густо и в усах капуста! Или что нам, профанам, “недоступно все это”.

— Да Господь с Вами! У меня и в мыслях не было таких странных дерзостей и неучтивостей. По поводу же цели бренчания позвольте привести две чудесные байки, на мой взгляд, почти что притчи.

Однажды, очень много лет назад, я, отрабатывая оклад жалованья, присутствовал на научно-практической конференции по каким-то актуальным проблемам социологии культуры. Один из докладчиков был очень сановитый и очень толстый провинциал, который нес, видимо, страшную ахинею, за что на него сладострастно накинулась свора очкастых и бородатых столичных мэнээсов. Один из этих ехидных молодых людей заявил, что вообще не понимает, какую цель преследует докладчик. На что затравленный докладчик, побагровев, с достоинством ответил: “Я не преследую никакие цели! Я заведую кафедрой!”.

И вот еще — в годы хрущевской оттепели после одного из вернисажей неофициальных или не совсем официальных живописцев состоялась, как водилось тогда, жаркая дискуссия. Один из прогрессивных комсомольских кураторов, озадаченный неким, едва ли не абстракционистским портретом фиолетового кота, раздраженно вопросил: “Что же хотел сказать художник этой кошкой?”, на что какая-то остроумная стиляжка произнесла на весь захохотавший зал: “Мяу!”.

Но я — увы — никакой кафедрой не заведую, важничать не привык и отвечать гавканьем на, как мне кажется, вполне резонный вопрос не намерен. Я ведь, в отличие от Левы Рубинштейна, не считаю, что “искусство ничему не учит и никуда не ведет”. Да еще как учит, не меньше, чем семья и школа, только, к сожалению, все больше гадостям и пошлостям и ведет все чаще в такие места, куда ходить нам не велено и не нужно.

Поэтому я охотно и смиренно отвечаю: цель моя вполне традиционна и достохвальна — пробудить лирой добрые чувства, в частности, вызвать или хотя бы выразить жалость, ту самую Pity, которую Джон Шэйд в разговоре с приставучим Кинботом назвал password’ом и почему-то, насколько я помню, противопоставил христианским добродетелям.

Вот эту нестерпимую жалость ко всяким обреченным старушкам и собачкам, к беззащитным лесам, небесам и загаженным тихоструйным водам, к ошалевшим от пьянства и бессмыслицы балбесам и к ветхим книжкам из малой и большой серии “Библиотеки поэта”, которые по привычке все еще почитаются бессмертными, но дальнейшее существование коих тоже ничем, ничем не гарантировано! Да Господи, даже ко всем этим, до сих пор многочисленным, русским и русскоязычным тимурюрьичам, хотя уж это смехотворное племя, казалось бы, никакой жалости не заслужило своими бесстыжими кривляниями последние полтора века. Выразить к ним (к нам) ко всем жалость и подавить хоть на время панический ужас и бессильную, постыдную злобу.

Ну и, натурально, объявить благодарность! С занесением в сокровищницу русской культуры.

— “Всей мировой немоте назло”?

— Иронизируете? Да, именно — “Всей мировой немоте назло!”

— Гм-гм…

19. Все еще ретардация

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Александр Сергеевич Пушкин

Автор (все еще растроганный собственным лирическим порывом, но уже начиная раздражаться). Что “Гм-гм”?

Читатель. Да нет, трогательно… и действительно достопохвально… Я вот только предлагаю предпослать вашему сочинению эпиграф, вы же к ним питаете прямо-таки болезненную страсть —

Товарищ! Певец наступлений и пушек,
Ваятель красный человеческих статуй,
Прости меня! — я жалею старушек.
Но это — единственный мой недостаток.

Автор. Ну уж единственный! У этого поэта были недостатки и посерьезнее. Например, изысканное сравнение травы с малахитом. А красные кавалеристы, держащие в зубах яблочко-песню и играющие эту же волшебную мелодию “смычками страданий на скрипках времен”? А ведь пронял даже Цветаеву этой революционно-конфетной романтикой…