Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Вот и у Гесснера, а также в других произведениях швейцарского Просвещения середины XVIII века подчеркивается, насколько для швейцарцев жизненно необходимы горы и какую пользу они им приносят: здоровое времяпровождение на свежем воздухе, изобилие молока и сыра, бесчисленные лечебные травы, которых ни в какой аптеке не сыщешь, здесь же они растут под ногами. Сами жители трудолюбивы, прилежны, экономны, удовлетворяются малым, верные, стойкие, сильного телосложения, не страдают жаждой золота и всегда готовы помочь бесплатно.

Рассуждения о «горных добродетелях» в швейцарском Просвещении тесно связаны с поисками собственной национальной идентичности. Уже в 1715 году историк из Гларуса Иоганн Генрих Чуди (кстати, близкий друг Шойхцера) первым отметил, что горы – это главный символ швейцарской свободы, поскольку они ее защищают как непробиваемые стены и неодолимые крепости. Заметим, что в Швейцарии совершенно не работали многие представления о единстве нации, которые будут сформулированы в Европе, например, общность «происхождения, веры и языка». Страна была разделена конфессионально, ее населяли люди с разным этническим происхождением, говорившие на различных языках. Выходом для просветителей в таком случае являлась попытка выстроить дискурс о едином характере и, говоря современным языком, «менталитете» швейцарского народа. Этому нисколько не мешала реально существующая политическая разобщенность швейцарских кантонов, неравенство в правах у их жителей и т. д. – ведь в этом дискурсе предполагалось, что, несмотря ни на что, старые свободы и добродетели времен основания государства на самом деле всегда живы и признаются в качестве ценности всеми швейцарцами. Основой «политического тела» нации тогда становилась именно любовь к свободе, которую даруют и защищают Альпы, а также религиозная толерантность и умение договариваться вообще (что также богато иллюстрируется в «национальном мифе»).

В этом переосмысленном образе единой Швейцарии в XVIII веке четко звучали и ноты, критикующие цивилизацию и абсолютизм, присущий европейским державам. Это прекрасно видно, в частности, в альпийской утопии Галлера, где именно «великодушие природы» в горах дарует людям всеобщее равенство и «безгрешное существование», тогда как внизу нравы безнадежно испорчены обществом, поощряющим пороки, что заставляет людей угнетать и порабощать себе подобных. Но наиболее сильно и с огромным последующим воздействием на культуру эти идеи прозвучали в трудах женевца Жан-Жака Руссо.

Благодаря Руссо идеалы альпийской свободы, представления о «естественном человеке», живущем на лоне природы и не испорченным цивилизацией, далеко перешагнули границы Швейцарии и распространились по Европе. Большую роль в этом сыграл роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761). Его успеху значительно способствовало умелое построение сюжета, основанного (по крайней мере, в первых частях) на напряженной любовной интриге. Уже подзаголовок романа – «Письма двух любовников, живущих в городке у подножия Альп» – четко привязывал его к альпийской культуре. Основное действие происходило в земле Во, а точнее, в местечке Кларан, которое располагается на берегу Женевского озера (между нынешними Веве и Монтрё), под отрогами Альп, образующими здесь как бы горную кулису, а финальные события, повлекшие за собой болезнь и смерть героини, – у знаменитого Шильонского замка. Бурные любовные переживания героев резко контрастируют с описанной в романе окружающей идиллической сельской жизнью, и Руссо подчеркивал, что свободные швейцарские пастухи (в противоположность савойским, над которыми «властвует господин») счастливы в своей «трогательной простоте жизни»: «Стоит поглядеть на луга, усеянные поселянами, которые ворошат сено, оглашая воздух песнями, посмотреть на стада, пасущиеся вдалеке, и невольно почувствуешь умиление, – а почему, и сам не знаешь. Так иногда голос природы смягчает наши черствые сердца» (Часть 5, письмо VII).

При этом, как виднейший представитель литературного сентиментализма, Руссо сделал важное открытие: в тексте романа он впервые изобразил горный пейзаж не в абстрактно-нравоучительном плане, а в живом взаимодействии с душой человека, то есть влияющим на его эмоции. Тем самым у Руссо горы сами по себе получали эмоциональное наполнение, служили важным фактором, воспитывающим чувства литературного героя[43].