Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

В 1780 году ему пришлось отстаивать с адвокатской трибуны интересы и честь своего ближайшего друга – Анри Моно. Тот сам служил адвокатом в Морже, где в результате юридических коллизий столкнулся с другим адвокатом Жан-Жаком Каром, сторону которого принял местный бальи. В результате дело Моно растянулось почти на целый год и было перенесено в Берн, но и там Кар демонстрировал уверенность в успехе, явно расчитывая на свои связи. По мнению Лагарпа, Кар регулярно в суде «ломал комедию», прибегал к разнообразным ухищрениям и уверткам. Для Лагарпа в этом деле соединились с одной стороны дружба, с другой – чувство собственного достоинства как служителя закона и, наконец, гражданские переживания. Исход дела он принимал настолько близко к сердцу, что писал Фавру: «Если палата поддержит Кара, то это скажет всем тем, кто посвящает себя служению с адвокатской кафедры: не приближайтесь сюда, если у вас есть хоть сколько-нибудь чувствительности, порядочности и чести». А спустя несколько дней Лагарпу пришлось горько восклицать: «Правосудие, честь, порядочность, принципы – все это слова, лишенные смысла. <…> Когда хотят быть несправедливыми и деспотичными, и когда власть в их руках, кто их остановит?» Вопреки законам Моно по запросу Кара был арестован и ему было велено дожидаться приговора под стражей в замке Моржа. «Вот каковы хранители наших привилегий и свобод!»[72] И хотя в итоге Моно вышел из тюрьмы (во многом еще и благодаря широкой огласке, которую получило его дело в общественном мнении), эта история оставила глубокий след в душе Лагарпа.

А еще спустя некоторое время состоялся важный разговор, о котором Лагарп написал в своих мемуарах в 1804 году: «Даже сейчас, спустя 23 года, он живо отдается в глубине моего сердца». Еще один Штейгер (из Чугга), член Верховного суда, охотно принимал Лагарпа у себя, беседовал с ним о литературе и «цитировал вслух древних авторов» – но однажды вдруг вызвал его после того, как Лагарп выступил в поддержку притязаний клиента, задевавших законные полномочия бернских властей. «К чему это? Мы не хотим никакого новаторского духа в земле Во. Вы что забыли, что являетесь нашими подданными?» – закричал тогда Штейгер на Лагарпа. Тот немедля ответил, что как водуазцы, так и бернцы являются подданными только по отношению к их республике в целом и к ее законам. И хотя Штейгер тут же смягчился и стал уверять Лагарпа, что «любит и уважает его» и ради его же собственных интересов дает ему советы, но роковые слова уже были произнесены – притом (по воспоминанию Лагарпа) с незабываемым аристократическим видом, который придавал им еще больше резкости[73].

Поэтому для молодого человека, который чрезвычайно высоко ценил и личную, и общественную свободу, не осталось больше сомнений: он не хочет находиться в положении «подданного» и должен оставить свою – пусть даже вполне успешную – судебную карьеру. Эмиграция казалась для него естественным путем, правда, едва ли он мог предвидеть, куда этот путь его приведет.

Деликатное поручение из России

Мечты звали Лагарпа в Северную Америку – страну, недавно освободившуюся от тиранов-угнетателей в лице английской королевской власти, и он всерьез задумался о том, чтобы присоединиться к другим швейцарцам, живущим на берегах Делавэра (то есть в Филадельфии и ее окрестностях). Но в итоге Лагарп очутился в России, и этот выбор сперва показался странным его дружескому окружению. Каким образом республиканские убеждения Лагарпа направили его в «страну деспотизма»? Об этом Лагарпа спрашивал его кузен, с которым тот подружился в Лозанне, Анри Полье: «Как ваша возвышенная философия будет согласовываться с рабским этикетом, который неизменно управляет чинами там, где общественный почет зависит лишь от воинского звания, где царит всеобщее рабство?»[74]