Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Другим досадным примером, явно связанным с низким чином Лагарпа, служит история, как летом 1786 года ему упорно отказывались выдавать придворный экипаж для поездок из Царского Села в Петербург. «Господа конюшенные офицеры» под разными предлогами то задерживали его отъезд до вечера, то «выдали не карету, а тачку». Лагарп с негодованием писал тогда Салтыкову: «Единственное притязание мое в том состоит, чтобы обходились со мною как с порядочным человеком, на своем посту пребывающим, и чтобы никто надо мною глумиться не смел, в сем же определенном случае прошу я лишь того, в чем ни учителю танцев, ни учителю чистописания, ни учителю рисования Их Высочеств отказа нет»[158].

Но особенно эта проблема обострилась для Лагарпа в 1791 году, когда сразу двое из учителей великих князей, принятых ко двору несколькими годами позже Лагарпа, обошли его в чине. Швейцарец же за все 11 лет российской службы повышался в чине лишь один раз – в июле 1788 года ему в порядке старшинства (а не награды) присвоили звание подполковника[159]. Такое положение казалось Лагарпу вопиющей несправедливостью, он открыто возмущался: «Производство в следующий чин вперед меня кажется мне публичным свидетельством неудовольствия и немилости». Салтыков же еще в феврале 1791 года обещал поправить это упущение (Лагарп бережно хранил его коротенькую записку об этом), однако, несмотря на повторные просьбы, ничего сделано не было[160].

И это притом что летом 1791 года появился дополнительный повод для проявления благосклонности к Лагарпу – он собирался жениться и, следовательно, нуждался в упрочении своего материального положения. В супруги он выбрал 16-летнюю Доротею Бётлингк, дочь зажиточного петербургского купца, которую Лагарп встретил в доме у одного из кавалеров великого князя Константина, Матвея Ивановича Ламздорфа (женатого на другой дочери того же купца). Хотя Доротее и полагалось солидное родительское приданое, но условия его выплаты вовсе не гарантировали супругам безбедное существование в Петербурге[161].

Таким образом, Лагарп постоянно и остро ощущал свое угнетенное положение при чуждом ему дворе, с трудом выносимое его самолюбивым характером. В своих мемуарах он выразил это так: «Иностранец и без покровителя, как мог я не столкнуться с препятствиями и несправедливостями? И верно, всего этого мне хватало, и если бы небо не наделило меня большой долей стойкости, соединенной с доведенным до фанатизма желанием блага, то часто было от чего прийти в уныние. Меня поддерживали мои уроки, постоянная работа, уединение и неугасимая решимость пожертвовать ради моей цели всеми соображениями личной корысти. Когда, после очередного жесткого удара, я уже собирался просить увольнения[162], я вдруг запирался у себя и открывал древних авторов, особенно доброго Плутарха. <…> Преисполненный республиканскими правилами, взращенный в одиночестве, совершенно чуждый большому свету, прожив с книгами и созданиями фантазии больше, чем с людьми, я должен был без руководителей и советников двенадцать лет провести при дворе, и меня удивляет, что я еще не служил мишенью для куда больших нападок»[163].

От отставки Лагарпа безусловно удерживало глубоко осознаваемое им чувство собственного долга. «Ведь можно же сделать что-то хорошее, или хотя бы уменьшить общее количество зла, и это стоит держать в уме, когда размышляешь о будущем. По сей причине каждый раз, когда я вхожу к этим мальчикам, я на мгновение останавливаюсь на пороге, чтобы послушать внутренний голос, который кричит: мужайся, держись, будь терпелив и помни: речь идет не об одном человеке, а о многих миллионах»[164].

Едва ли не единственной фигурой при Императорском дворе, которая длительное время поддерживала швейцарца, высоко отзываясь о его личных качествах и преподавании, была сама Екатерина II. Ведь, по сути, только уроки Лагарпа полностью отвечали духу «Наставления» Екатерины по воспитанию ее внуков – в обстановке, когда другие учителя скорее противостояли ему, как, например, Протасов, который признает в записках, что пытался опровергать перед Александром те мысли (в указанном духе Просвещения), которые в него вкладывал Лагарп.