Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Впрочем, Лагарп, кажется, был этому рад. Он писал в начале мая, обращаясь к первому составу гельветической Директории (и «сдавая пост» представителя при французской Директории новому делегату, присланному из Аарау): «Мне было бы приятно послужить моей стране в какой-либо должности, если бы серьезные размышления не налагали на меня долг обычного гражданина – предоставить чувствам время, чтобы успокоиться и растерять революционные привычки, которые не подходят более правлению конституционному». Лагарп даже отказывался переселиться в Лозанну из-за боязни «окунуться в бурное море политических дебатов». Оксу же он тогда писал с глубоким пессимизмом: «Поскольку дурная звезда Франции ведет к ниспровержению нашей независимости, склонимся перед законом неизбежного, но в качестве свободных людей, а не будем сами участвовать в интригах, при которых рушится свобода»[241].

Этим предостережениям, увы, ему самому не удалось последовать.

Лагарп во власти

Бывший царский наставник в одном был прав – усилия Франции направлялись к достижению самых разнообразных целей, но отнюдь не к укреплению свободы и независимости Гельветической республики. Дело в том, что в мае 1798 года обрел реальные очертания первый из грандиозных проектов генерала Наполеона Бонапарта – Египетский поход, ставший возможным только за счет экспроприации Францией швейцарских богатств. Перед отплытием из Тулона Наполеон погрузил на корабли привезенные из Берна бочки с серебряными и золотыми монетами, чтобы расплачиваться ими на Востоке. В Швейцарию же был назначен новый комиссар, в задачу которого входило дальнейшее увеличение финансирования французской армии, которое должно было происходить в виде новых посягательств на казну отдельных кантонов, изъятия вооружения из их арсеналов, конфискации собственности монастырей и имений патрициев. Общая сумма французских претензий достигала 20 млн франков. Даже фамилия у нового французского комиссара была говорящая – Рапина, что примерно можно перевести как Грабежный[242]. В своей политике он всецело полагался на поддержку близкого родственника (свояка) Ж.-Ф. Рёбелля, который, как помним, среди членов Директории был главным инициатором вторжения французов в Швейцарию. В результате Жан-Жак Рапина чинил самый настоящий произвол, а затем, не видя должной поддержки своим усилиям со стороны гельветической Директории, 16 июня прогнал оттуда двух ее членов и собственным приказом назначил двух других.

Это вопиющее нарушение Гельветической конституции (по сути «переворот») вызвало скандал в парижской прессе, и французская Директория была вынуждена аннулировать решения Рапина и отозвать его (но тут же, не без участия Рёбелля, поручила «временно замещать» свою должность). А на две вакантные должности гельветических директоров были объявлены выборы через обе палаты республики, и 29–30 июня на них победили кандидатуры Фредерика-Сезара Лагарпа и Петера Окса.

Заметим, что и Лагарп, и Окс относились к признанным «вождям гельветической революции», поэтому голосование за них выглядело закономерным. Однако если Окса первоначально и назначил сам Рапина (и его горячо поддерживал Рёбелль), то избрание Лагарпа не было предусмотрено французскими властями. К этому моменту из-за длительных споров в Париже с членами Директории Лагарп уже во многом утратил их благорасположение. Именно осознанием этого, по-видимому, вызвана его довольно своеобразная реакция на избрание, зафиксированная в письме к Моно от 9 июля: «Прибыв из Кана в Париж 18-го [Мессидора, то есть 6 июля. – А. А.], я узнал странную новость, меня касающуюся. Ни минуты не колеблясь, я тотчас написал французскому правительству, чтобы объявить ему о моем назначении и узнать, устраивает ли его моя персона. Ответ, столь же четкий, сколь и удовлетворительный, сделал мне более чести, чем я заслуживаю»[243].

Избрание в высший орган исполнительной власти Гельветической республики действительно для Лагарпа оказалось неожиданным. В те дни он присутствовал на судебном процессе в Нормандии, став жертвой земельной аферы, из которой пытался выкарабкаться с наименьшими денежными потерями. Ему теперь предстоял переезд в Аарау – совершенно чужой для Лагарпа немецкоязычный город на севере Швейцарии. Сюда он прибыл в 20-х числах июля и вынужден разместиться вместе с женой в четырех комнатах, из которых одну – общую гостиную – предоставил своему секретарю, который ночевал у него, поскольку иначе не смог бы справляться с количеством бумаг. Заседания Директории будут идти с восьми утра до обеда, а часто захватывать и послеобеденное время до позднего вечера[244].

Лагарп, конечно, понимал, что ему предстоит нелегкий труд, но и близко не мог себе представить, насколько период его нахождения у власти будет отмечен кризисами: пожаром войны (внутренней и внешней) и политической нестабильностью Гельветической республики.