Лагерная учительница

— Я сказал командиру, — смеялся я, — что ты за меня отбарабанил. Я — полгода, ты — три с половиной, как раз — четыре, по два на брата!

— Теперь имей в виду, ты мне полтора года должен…

Вечером мы пошли в клуб. Валера смотрел с интересом, как мы репетируем в школе, но принять участие в концерте отказался. Валентина Васильевна в тот вечер, помнится, была особенно весела. Ведь мы не виделись целую неделю. Помню, она раскраснелась вся, была мила, очаровательна, а я радовался, что будем возвращаться домой втроем, и из-за брата я могу отвертеться от свидания. Так я и сделал.

Она сникла, сгорбилась как-то, умолкла, когда мы с братом дружно пожелали ей спокойной ночи возле нашей калитки.

— Хорошая девчонка, эта Валюшка! — сказал Валера мне утром.

— Чего же в ней хорошего? — буркнул я, стараясь быть равнодушным. Слова брата мне не понравились.

— Ну, не скажи! На редкость хорошая…

Я пожал плечами, и больше о ней мы не разговаривали до вечера. Собравшись в клуб, Валера предложил мне зайти за Валентиной Васильевной. Рядом ведь живем. Я ни разу не был у нее.

Валентина Васильевна обрадовалась, засуетилась. Обрадовалась и тетя Шура, заговорила, поглядывая на меня укоризненно:

— Молодцы-то какие, что зашли… А то он-то, — взгляд на меня, — и ногу не кажет, как будто за тридевять земель живет…

И снова на репетиции Валентина Васильевна была в ударе, и снова я ушел с братом, не проводив ее.

Через два дня Валера появился в Уварово. Я тогда, учась в автошколе, жил у нашей старшей сестры. Брат сказал, что будет устраиваться на работу на химзавод. Рабочие там были нужны, и на другой же день его оформили аппаратчиком, дали место в общежитии. В пятницу мы вместе с ним приехали в Масловку. Вечером снова зашли за Валентиной Васильевной, и снова я не остался с ней.

На другой день мы с Валерой выпили в компании деревенских парней. Пили и в клубе, вернее за клубом. Брат задержал меня на улице, заговорил:

— Петь, погоди… Ты знаешь?.. Как тебе сказать… Ну, в общем, нравится мне Валюшка… Ну, эта… Валентина Васильевна… Думаю о ней все время, а подойти… стесняюсь… Ты посоветуй, как сделать…

— Ты влюбился в нее? — воскликнул я удивленно и огорченно. — Ты с ума сошел?!

— Ну да, сошел…

— Да ты знаешь, что все они сучки! Все! Подходи и бери!.. А любить их?… Да ты что? Они все ногтя твоего не стоят!

— Она не такая!

— Такая! Такая, как все! Плюнь, выбрось ее из головы! Не смеши себя и людей. Жалеть потом будешь, это я тебе говорю! Я их знаю…

— Не, брось… Ты, вот что… Ты куда-нибудь пораньше уйди, чтоб мы вдвоем… домой…

— Хорошо! — воскликнул я, пораженный глупостью брата, и решил показать ему, что и Валентина Васильевна такая же сучка, как все, и не капли не стоит его любви. — Иди сейчас же домой, залезь в омет к тете Шуре, за ее избой. Она оттуда солому берет, большую дыру выбрала. Залезь и сиди в ней тихо, не шевелись, чтобы не увидел, а потом поговорим о Валюшке-Валентине. Иди!

Валера побрел по лугу, сгорбившись, видимо, предчувствуя что-то нехорошее, гадкое. А я вошел в клуб, пригласил на танец Валентину Васильевну, и во время танца шепнул ей:

— Пошли домой!

Она радостно, благодарно кивнула. Глаза ее заблестели, лицо засветилось, а я подумал о ней гадко, с прежней болью в душе: хорошо, сейчас ты получишь, что хочешь!

По дороге домой говорила больше она, я помалкивал. Не хорошо было на душе от задуманного. Но настроен я был решительно. Надо спасать брата, показать ему настоящее нутро этих баб. Я завел ее за избу тети Шуры, остановился шагах в пяти от омета, где сидел Валера, молча расстегнул ее пальто, обнял, вернее сказать, обхватил ее руками под пальто, поднял сзади платье и стал опускать вниз шерстяные теплые колготки.

— Погоди, не торопись… давай погуляем… потом… — тихо шептала она, придерживая мои руки, но не сильно.

Я молча и грубо дернул вниз колготки и взял ее быстро, грубее, чем обычно. Потом, не дав застегнуть пальто, грубо схватил за локоть и повел к двери. Она была удивлена, огорчена, растерянно шептала на ходу:

— Куда ты спешишь?.. Давай погуляем…

— Завтра, завтра, — бормотал я, не глядя на нее. Было стыдно. — А теперь спать… Спокойной ночи!

Я втолкнул ее в сени и сам захлопнул дверь. Вернулся к омету с гадким чувством к себе, кажется, более омерзительно я себя не чувствовал никогда из-за своего поступка. Валера стоял возле омета, темнея в полумраке.

— Ну что, убедился те… — я не договорил, рухнул навзничь от страшного удара.

Брат подскочил ко мне, схватил за грудки, поднял рывком, поставил на ноги и снова врезал в челюсть. Я отлетел от него метров на пять. Он снова поднял, вмазал. Я не сопротивлялся, и вроде бы даже повторял про себя: еще! Еще! А он бил молча. Раз пять или шесть кувыркался я на мерзлую землю, пока не очутился возле нашей калитки. Там брат в очередной раз поднял меня с земли, прислонил к забору, молча развернулся и ушел. Я постоял, глядя, как он растворяется в полутьме, вытер красные сопли, умылся у колодца и пошел домой.

Утром мать охала, рассматривая мое разбитое лицо. Оно было все в синяках. Я сказал ей, что по пьянке подрался с ребятами.