Лакировка

— Вам следовало бы родиться в Бруклине. Можете мне поверить — ощущение очень любопытное. Розалинда — умница. Много умнее моей первой жены. Но почему-то она никак не могла понять, что открыть что-нибудь новое невозможно, если иногда не посидеть и не подумать. А они все крайне неусидчивы — и ее семья и вообще их круг. Делать им нечего, вот они и не могут подолгу оставаться на одном месте. Раз — и уже умчались на какой-нибудь карибский остров или в Мексику, где у них у всех собственные дома. Очаровательные дома. Но не предназначенные для работы. И я им был нужен, только чтобы помогать убивать время. Помесь придворного шута и духовного наставника. Ну а в придворные шуты я не слишком гожусь. В духовные наставники, пожалуй, больше. Меня не так-то легко заставить скучать, верно?

Хамфри улыбнулся: бывали случаи, когда он предпочел бы, чтобы Лурия несколько укротил свою неистовую любознательность.

— Ну, так после двух-трех таких увеселительных поездок мне челюсти начинало сводить от зевоты при одном упоминании о следующей. Богатые верят, будто могут купить что угодно.

Хамфри вдруг вспомнился его давний знакомый — художник, которого принялись культивировать лондонские магнаты. Он имел обыкновение говорить то же самое. Они верят, будто могут купить что угодно, размышлял он вслух, — даже бедность купили бы, если бы сумели приобрести ее по дешевке.

Он рассказал эту историю Алеку Лурии, но тому она большого удовольствия не доставила. Хамфри переменил тему:

— Сколько же времени вы продолжали это терпеть?

Лурия ответил, поморщившись:

— Я бы и сейчас продолжал. Это не я решил развестись, а она.

Внезапно Алек Лурия утратил мудрую величавость. Его лицо стало растерянным, юношески простодушным, как у человека, который жаждет исповедаться.

— Я плохой муж, — сказал он. — Вы знаете, я люблю женщин. (Что было очевидно с первого дня их знакомства.) Только это такая любовь, которая причиняет много неудобств. Стоит мне переспать с одной — ну, например, с Розалиндой — и у меня почти сразу же возникает желание найти другую. По-моему, это не столь уж редкое явление. То есть я убежден, что нет. Когда я еще занимался практикой, мне постоянно приходилось выслушивать подобные признания…

— Конечно, не редкое, — сказал Хамфри.

— Насколько это обычно для женщин — такое желание, — я не смог установить. Но моя-то беда в том, что одних мыслей мне было мало. Я не только мечтал о другой женщине. Мне обязательно требовалось претворить мечту в явь. И я претворял. Это своего рода стимулянт, если хотите, хотя я вовсе не хочу указать, что нуждаюсь в стимулянтах. Просто я находил другую женщину. Еще одно неудобное пристрастие для серьезного ученого — нисколько не лучше, чем интерес к богатым людям. И даже еще более неудобное, потому что богатым оно не нравится. Во всяком случае, ни одной из моих жен оно не нравилось. И особенно Розалинде. Она считала, что предлагает все, чего только может пожелать мужчина. И не так уж ошибалась. Но с мужскими странностями она смириться не могла.

— И много ей понадобилось времени, чтобы узнать?

— Я пытался скрывать, но я человек довольно заметный. (Хамфри подумал, что это еще слабо сказано.) А кроме того, — продолжал Алек искренне и просто, — я очень тщеславный человек. И не люблю притворяться. Это большой недостаток, но я хочу, чтобы люди принимали меня таким, каков я есть. Из-за этого я причинил немало вреда себе и другим.

В этот вечер инициативу захватил Лурия и подверг Хамфри испытанию в надежде, что он утратит контроль над собой и весь раскроется. Но получилось наоборот. Хамфри, скромный, словно бы довольно покладистый, не сказал почти ничего. Не выдержал Алек Лурия, обычно подавляющий окружающих силой своей личности. Вскоре он так же искренне и прямо начал отвечать на вопросы Хамфри о своих дальнейших планах. Да, вероятнее всего, он снова женится, не откладывая этого надолго. Он сказал с виноватой улыбкой:

— У меня попросту врожденная потребность жениться. Еще одно неудобное пристрастие.

Они вышли из пивной, но Лурии явно не хотелось прощаться. Хамфри вечером не занят? Может, он зайдет к нему перекусить? Красная икра, сливочный сыр и сухарики — больше он ничего предложить не может. Как и Хамфри, Лурия не был гурманом. Хамфри пришлось согласиться. Алек Лурия нуждался в чьем-то обществе, хотя и шел так величественно — несмотря на полусогнутые ноги, возвышаясь над окружающими, выделяясь мощной седой шевелюрой, чеканным лицом. Однако внешность библейского пророка еще не гарантия от обычных человеческих слабостей. Хамфри пришло в голову, что принять эту очевидную истину, оказывается, не так-то просто.

Лурия попытался перейти на общие темы:

— Помните, как эти молодчики ворвались в зал в тот вечер?

— Согласитесь, однако, что подобное случается не так уж часто, — заметил Хамфри.

Но Лурия продолжал вспоминать: они тогда тоже шли по Итонской площади, как сейчас.

— Теперь он кажется совсем безобидным. Этот вечер, имею я в виду, — сказал Хамфри. — После того, что произошло потом.