Лакомые кусочки

Девочки опять шмыгнули за спину матери, однако та шагнула вперед и приблизилась вплотную ко мне. Я возвышался над ней, будто гора, но она смотрела мне в глаза, отважно и спокойно. Как порадовал меня этот взор после всех сегодняшних девичьих взглядов, в которых читалось лукавство, страх или восторженное возбуждение, порождаемое Праздником Медведя.

— Ты — Небесный Медведь? — спросила женщина.

Что? Наверное, она говорит на другом языке. Сегодня все не так. Я опустился на четвереньки, чтобы примерно сравняться с ней по высоте. Мех на моем костюме стал гораздо толще, медвежья шапка растянулась и закрыла лицо, как маска.

— Что со мной происходит? — в замешательстве воскликнул я, пытаясь рассмотреть себя, но глаза тоже изменились, и мозг переводил то, что они видели.

Женщина легко коснулась моей макушки. От матери девочек и от всего дома исходил запах тепла, домашнего уюта, женской заботы. Очаг и еда, скатерти и чистота. В моем доме — точнее, дом принадлежал отцу, просто в нем остались лишь я да Аран, — как бы я ни мыл, ни скреб, пахло только горем. Я не знал, что нужно сделать, чтобы снова вдохнуть в него жизнь.

— Входи в дом, Медведь, — пригласила женщина. — Садись у огня. Будь осторожен, не опали свою прекрасную шкуру.

Я приблизился к очагу и неуклюже скрючился на полу. Две пары детских глаз со страхом следили за мной. Мать улыбнулась дочкам, потом мне.

— А что ваш муж, — спросил я, — отправился на охоту?

— Конечно, — ответила она. — Здесь гораздо лучше, чем на морозе.

— Наверное, он хочет есть, — сказала белокурая девочка. — Его разбудил голод. Тебе положено спать, Медведь!

— Он выбирает, кто из нас будет повкуснее, — зашептала ее смуглая сестренка, как мне показалось, с тайным удовольствием.

— Принеси ему меньшую из птиц, Эдда, — велела мать.

Девочка подошла к корзине и откинула закрывающий ее кусок ткани. В корзине оказалась пара белоснежных голубок. Смуглянка взяла одну птицу и посадила ее на пол передо мной. Девочка была невероятно напугана, но одновременно трепетала от восторга. Совсем крошка… Я вдруг вспомнил свои детские годы и бабушку, которая со смехом гонялась за мной, приговаривая: «A-а, съем тебя, съем!», рычала, будто медведица, и легонько прикусывала мое ухо.

Птица, однако, отвлекла меня. Я не был голоден, и все же вид бархатистой белой грудки раздразнил аппетит. Разве можно оставить ее нетронутой, когда под ней столько вкусного? Я разорвал птицу надвое; на зубах захрустели перья и раздавленные кости. Я мигом расправился с обеими половинами и облизал всю кровь с пальцев. Вкусно!

Потом я сел и сыто вздохнул. Тепло очага глубоко прогревало меховую шкуру на спине. Темноволосая девчушка, Эдда, снова подошла ко мне, зачарованно подняла мою руку, затем осторожно опустила.

— Такая тяжелая, — выдохнула она, снова подняла ее, на этот раз выше, положила себе на голову, повернулась лицом к матери и засмеялась.

Ее светлокудрая сестра приблизилась ко мне, залезла под вторую руку, и так они стояли вдвоем, будто столбики ворот или подлокотники трона, радостно смеялись, глядя на мать, а та улыбалась им в ответ.

— Медведь и две гусыни, — пошутила она.

Прежде не бывало, чтобы матери и их дочки относились ко мне с доверием. Все, кого я знал, считали детей источником сплошных хлопот и беспокойства, а уж девочек особенно, ведь они так часто плачут и капризничают.

Эти, однако, не плакали и не кричали, потому что их ничто не беспокоило, и меня они тоже уже не боялись. Темненькая («Осторожно, Эдда, не поранься», — предупредила ее мать) вылезла из-под моей руки и забралась ко мне на колено. В следующий миг обе малютки сидели на моих коленях, словно на лошадках-пони. Одуванчиковый пух кудрей первой и темная дымка волос второй щекотали подбородок. Маленькая смуглянка повернулась и сдула с моего лица перышко, а потом растянула мне губы и внимательно изучила зубы.

— Мамочка, он ужасно промок и замерз, — объявила она.

— Так принесите гребень, — сказала хозяйка дома, поднимаясь со стула, — и вычешите его мех.

Девочки послушались. Договорившись между собой, у кого хватит смелости заняться моим животом, а кому достанется лицо и спина, они принялись за дело, внимательно и аккуратно. Мать время от времени одергивала дочек, если те чересчур расходились.

— Эй, осторожнее! — повторяла она.

Сам я был слишком увлечен и не обращал внимания, насколько деликатно дети обращаются с моей шкурой. Мысль о том, что я — человек в облике зверя, над которым колдуют детские ручки, полностью захватила меня, вызвала зуд во всем теле. Расчесывая мех, девочки изменяли мою сущность, превращали меня в медведя: я начал ощущать, а затем и увидел, что вместо рук у меня лапы, вместо ногтей — когти.

— У него отлично получается слизывать кровь языком, — деловито заметила мисс Эдда.

— Гляди, вот здесь грязь более старая, — сказала светленькая девочка, чьего имени я пока не знал, — а тут шерсть слиплась! Пошевеливайся, сестра!