Лампёшка

Мальчик лежит в темноте и рассматривает нижнюю сторону своего пружинного матраса. Его отец тоже где-то там, далеко в море. Рассекает на белом корабле белую морскую пену, укрощает волну и тому подобное. Где он сейчас — кто знает? Но где бы он ни был, его взгляд всегда отыщет Эдварда, даже в темноте под кроватью.

— Что это ты там делаешь? Отдыхаешь? От чего? От тяжкого труда? От своих новых успехов? От каких, интересно?

Мальчик ясно видит: отец сидит за письменным столом, как в прошлый приезд.

— Хоть малюсенький успех! Это самое меньшее, что отец вправе ожидать от сына. Что тот чуть-чуть старается.

А какой у отца при этом был взгляд! Даже не сердитый. Если бы сердитый!

— Похоже, я в тебе ошибался. Всё-таки не из того ты теста слеплен.

— Почему из теста? — побледнев, переспросил Эдвард. Он и правда не понял.

— О боже, парень, ну нельзя же воспринимать всё так буквально!

Перед глазами завитки ржавых пружин. В комнате стоит аромат летней ночи: окно она так и не закрыла.

Отцы и ноги

Так его поутру и находит явившаяся на урок Лампёшка. Не под кроватью, а на полу посреди комнаты. Эдвард трепыхается как угодивший в силок заяц. На нём что-то вроде кожаной сбруи с ремешками и лямками и с грубо сделанной, скошенной набок деревянной стопой внизу. Хвост безнадёжно запутался, и он всё тянет и тянет за пряжки на ремнях, никак не высвободится.

— Рыб? Что ты делаешь?

— Я тебе не Рыб…

— Тебе помочь?

— Нет. Уйди.

— Может, я… Если расстегнуть пряжки этой… А что это вообще за штука?

— Уйди, говорю!

Эдвард продолжает дёргать шпенёк, который не желает вылезать из дырки. Проклятая сбруя перекосила ему спину, но он никак, никак не может стряхнуть её с себя!

— А читать мы ещё будем?

Она по-прежнему здесь.

— Если ты сейчас же не уберёшься, — задыхается он, — я перекушу тебя напополам, оторву твою безмозглую башку, я… — Он извивается и брыкается, но от этого только сильнее запутывается.

— Дай же мне…

— Нет! Сколько можно повторять?! Нет!

Эдвард слышит, как девчонка ставит поднос на комод, и вот она уже у него за спиной. Небольшой рывок — и сбруя соскальзывает на пол. Свобода! Он хочет скорее заползти под кровать, но в руках совсем не осталось силы. И он остаётся лежать, уткнувшись щекой в ковёр.

— Так что это за штука?

Нет, она не способна просто уйти и оставить его в покое!

— Это чтобы научиться ходить? Ты пытаешься ходить на своей… э-э-э… спайке?

Что она, сама не видит? Не слепая же!

— Но зачем?

— Я обещал.

— Кому? Отцу?

Он едва заметно кивает. Она ставит перед ним поднос с завтраком. От запаха рыбы к его горлу подступает тошнота.

— Забери! И уходи отсюда. У меня голова болит.

— Поесть-то надо, — говорит она. — Наберёшься смелости для нового дня.

«Что за чушь!» — думает Эдвард и переворачивается на спину.

— У моего отца… — неожиданно для себя начинает он, — у моего отца на столе стоит шкатулка. — Он не собирался ей ничего рассказывать, но эта шкатулка не выходит у не- го из головы. — В ней — он мне как-то показывал — наконечник стрелы. Совсем малюсенький, но с ядом.

— А, знаю, — отвечает Лампёшка, усаживаясь на пол рядом с ним. — Такими стреляют бушмены.

Он удивлённо смотрит на неё:

— А ты-то откуда знаешь?

— Так, слыхала.

— Но от кого?

Читать она не умеет, а об этом знает?

— От Ворона, это один… пират.

— Ты что, знакома с пиратом?

— Да с целой кучей.

— Правда? — Эдварду не верится. Врёт, поди. Он выпрямляет спину.

— В общем, тот наконечник — его достали из отцовской ноги. В отца стреляли где-то в джунглях — из засады, конечно. Трусы! Его тут же отнесли на борт, такой наконечник очень опасен, ведь…

— Да-да, — кивает девочка. — Может начаться заражение крови.

— Да… так вот. Корабельный лекарь уже держал наготове пилу. Но отец ещё был в сознании. Другой бы уже грохнулся в обморок от боли, но не он. Он вытащил пистолет: «Только попробуйте отпилить мне ногу — пристрелю!» Никто не осмелился к нему подойти. Яд медленно поднимался вверх по ноге. «Но, капитан… — умоляли его. — Вы умрёте, если не…»

— Я думала, он адмирал.

— Адмиралом он стал потом. Рассказывать дальше или нет?

Она кивает.

— «Вы умрёте, капитан, — говорили они. — Позвольте нам вас спасти». Но нет. Отец помотал головой: «Мужчина без ноги — больше не мужчина». Нога его почернела, совсем. Другой бы уже умер. Но не он. Яд вышел из него с потом. Такое бывает, если больной очень силён. Через две недели кровь его вновь стала алой, через месяц он уже стоял на ногах. Дух превыше тела.

Эдвард вздыхает. Это лучшая история из всех, что рассказывал ему отец. Собственно, едва ли не единственная.

— Тогда это было не заражение крови.

— Конечно, заражение, тупица!

— От него всегда умирают, это всем известно.

— Мой отец — нет. — Эдварду наплевать, верит она ему или нет. Кроме усталости, он ничего больше не чувствует.

Лампёшка ложится рядом с ним, и они вместе рассматривают облупившиеся завитки на потолке.

— У моего отца только одна нога, — сообщает она через некоторое время.

Эдвард приподымается и смотрит на неё:

— Врёшь!