Лампёшка

Ещё через два поворота Лампёшка останавливается перевести дух. У дороги стоит сарайчик, за которым можно укрыться. Рыб выглядывает из-под одеяла.

— К-к-кто… кто это был? — заикаясь, спрашивает он. Лицо у него белое как мел.

Лампёшка пару раз глубоко выдыхает.

— Это, — отвечает она, — школьная учительница.

— Школьная? Из какой школы?

— Из моей школы.

— Но ты же не училась в школе.

— Две недели училась.

— У неё?

— Да, у неё.

— Это тогда ты ничему не научилась?

— Научилась, — Лампёшку разбирает смех. — Букву «Э»-то я выучила.

— Ах, да, «э»… — Эдвард тоже смеётся, но потом бросает на Лампёшку озабоченный взгляд. — Она меня видела. Меня никто не должен видеть.

Лампёшка пожимает плечами. Ничего не поделаешь.

— Надеюсь, ты будешь сниться ей по ночам, — говорит она. — В кошмарах.

— Она не гонится за нами? — испуганно спрашивает Эдвард.

— Я никого не вижу.

— Может, лучше вернёмся?

— Нет, — решительно отвечает Лампёшка. — Тут недалеко. Правда.

Отсюда уже виднеются домишки на окраине города. Вдалеке грохочет ярмарочная музыка.

Стараясь не попадаться никому на глаза, Лампёшка въезжает на пустошь, где раскинулась ярмарка. Шатёр с русалкой стоит на отшибе, где не слышна музыка и почти никого нет.

Эдвард подглядывает в щёлку.

— Это здесь?

— Тс-с! Да, в том шатре.

Лампёшка окидывает взглядом натянутую парусину, деревянный настил, намалёванных у входа уродов и будку, в которой сидит здоровенный толстяк. Он читает газету.

— Всего четвертак… — бормочет он, не поднимая глаз.

Четвертак! Об этом она не подумала. Четвертака-то у неё больше нет!

Четвертак

У толстяка только один видящий глаз, на месте второго — дыра, а в глубине дыры болтается бледно-голубой стеклянный шарик. Жирное тело, сплошь покрытое татуировками, еле умещается в будке. Тот, у кого нет четвертака, может полюбоваться на труппу прямо здесь: из-под мышки толстяка выглядывает женщина-птица, на предплечье извивается русалка, а на шее карлик режется в карты со скелетом в высоком цилиндре.

Лампёшка делает глубокий вдох и подходит к будке.

— Мистер, я сегодня уже один билет купила, — говорит она. — Но хочу ещё разок посмотреть. Можно бесплатно?

Толстяк даже не отводит взгляда от своей пожелтевшей газеты.

— Заплатила — зашла, — бормочет он. — Вышла — плати снова. Всего четвертак.

— У меня нет денег, — говорит Лампёшка. — Но мне очень нужно. Я ненадолго.

Глаз на миг отрывается от газеты и вперяется в девочку. Толстяк качает головой и возвращается к чтению.

— А если я пообещаю, что заплачу завтра?

— Завтра мы уезжаем.

— А если…

— Или плати, или кыш отсюда.

Лампёшка разглядывает толстяка, его грязную рубашку. С такими татуировками и с этим своим глазом он легко мог бы сойти за пирата. Когда-то пираты давали ей монетку за то, что она пела для них матросские песни. Особым успехом пользовались печальные, в которых герой тосковал по утраченному: по дому или, наоборот, по морю… По щекам морских разбойников катились слёзы, и они не глядя отдавали ей всё, что находили в карманах: медяки, золото, жемчуг. Верёвки и рыболовные крючки тоже. У неё набралась полная шкатулка, её собственная копилка, говорила мама, на будущее. Но… однажды шкатулку нашёл отец — и назавтра она уже валялась на полу пустая.

Лампёшка прочищает горло.

— Моряк, что шатаешься… — затягивает она. Слишком тихо, толстяк даже не замечает. Ещё раз. — Моряк…

— Ты чего? — Рыб привстаёт в тележке. — Когда мы уже попадём внутрь? Нам же внутрь надо?

— Тихо! — шипит Лампёшка. — Не шевелись, замри!

Хозяин шатра по-прежнему сидит уткнувшись в газету. Неужто и впрямь ничего не заметил? Лампёшка встаёт, стучит по стеклу и пробует ещё раз, погромче:

Моряк, что шатаешься ночь напролёт?
Вспомни о матери, что… м-м-м… дома ждёт…

Толстяк таращится на неё, как на сумасшедшую. В глазах ни слезинки, щёки сухие.

— Сладки уста матросской невесты… — не сдаётся Лампёшка. Эта песня тоже пользовалась успехом. Но всё напрасно.

— Ну и ну, — странно усмехается толстяк. — Целая серенада для дядюшки Эйфа, вот это да! С чего вдруг?

— Я хотела… Это в обмен… — шепчет Лампёшка, вспыхнув. — Я думала заплатить за вход песней… или… э-э-э… ладно, нет так нет.

Она озирается. Если это не помогло, что ей ещё остаётся?

— Ах, ты меняться хотела? — Толстяк наконец откладывает газету. Своим здоровым глазом он оглядывает девочку с головы до пят и наклоняется как можно ближе к ней, прижавшись животом к столешнице. — От слащавых песенок нам ни жарко, ни холодно. — Он улыбается, не слишком дружелюбно. — Но можно попробовать кое-что другое….

Он жестом подзывает Лампёшку к себе. Она делает шаг к будке. Интересно, чем же ещё с ним можно поменяться? Что ему от неё нужно?

Моряк складывает губы трубочкой, как рыба, и показывает на них пальцем:

— Поцелуйчик? Один? Сюда?

— Чего? — До Лампёшки не сразу доходит. — А-а-а… — говорит она и делает шаг назад. — Нет, спасибо.

— Два. Два поцелуя. Один — за тебя и один — за твою тележку.