Лантерн. Русские сны и французские тайны тихой деревни

– Согласен! – поддержал он Никиту. – Я тоже не люблю выскочек. Если пользоваться вашей терминологией, «удача дебила» может принести скоротечную славу, но не сделает из человека художника. А если все-таки сделает, значит, есть и талант, и упорство. Без них невозможно развить случайную идею.

– Пожалуй! – согласился Никита. – Сейчас востребованы сложные концепции, которые требуют осмысления – простые повествования о жизни мало кого интересуют.

– Вы считаете современную публику такой искушенной? – перебил его красноглазый ассистент.

– Дело не в искушенности. Интернет вывернул людей наизнанку, личные истории всем просто приелись. Съемка на мобильный телефон, социальные сети – массовая культура создает новую среду для концептуальной фотографии и все чаще вторгается на ее территорию. Поэтому у «обычных», как вы говорите, людей и возникает подозрение, что современное фотоискусство – это иллюзия, мистификация. Что каждый человек может сделать шедевральный снимок, что для этого не требуется быть художником. Возможности фоторедакторов только укрепляют их в этой мысли.

– А что фоторедакторы? – красноглазый ассистент как будто бы немного протрезвел, но все еще горячился. – Ведь живопись допускает трактовку реальности? Чем фотография хуже?

– Фотография не хуже и не лучше живописи, – примирительно ответил Никита. – Я бы вообще не сравнивал. И фоторедакторы – штука полезная. Только художник использует их, как вы правильно заметили, для трактовки реальности: убирает лишнее и добавляет необходимое, чтобы добиться соответствия своему замыслу. А дилетант считает, что фоторедактор нужен только для маскировки изъянов, физического несовершенства моделей или огрехов в работе фотографа. Хотя без этого тоже никуда.

Изголодавшийся по любимому делу, он никак не мог остановиться. Надо заметить, его слушали очень внимательно. Даже красноглазый оратор, наконец, угомонился.

– Простите, – Никита покаянно вздохнул, – разговоры об искусстве не мой конек. Признаюсь, я – рекламный ремесленник, мне ближе всего коммерческая фотография. По-моему, создавать хорошую рекламу – это круто. А концептуальное искусство меня трогает далеко не всегда. Возможно, потому, что во многих случаях это вовсе не искусство, а только его имитация.

В памяти всплыли слова Изабель: «Ты просто жалкий сноб! Каждый имеет право выражать себя в искусстве».

Как будто ставя точку в незаконченном споре с нею, он добавил:

– Я с почтением отношусь к художникам. Способность увидеть что-то новое и донести свое открытие до других – это дар. Он дается не каждому. Некоторые считают меня снобом. Пусть так!

– Мы совсем вас заговорили и не дали поесть! – спохватилась девушка-визажист, с жалостью глядя на остатки холодного антрекота в тарелке Никиты.

– Ерунда! – отмахнулся тот. – Я так давно не общался с коллегами! Очень рад, что с вами встретился!

– Вы сказали, что у вас раньше было агентство. А чем вы занимаетесь сейчас?

Сам не зная того, бородатый ткнул в самое больное место.

Никита помолчал, ковыряя вилкой остывшую еду.

– Ничем не занимаюсь, – уныло признался он. – Купил дом здесь, в Лантерн. Привожу его в порядок. Дальше будет видно. Пока не знаю.

– Вынашиваете идею нового проекта? – понимающе улыбнулся фотограф. – Желаю удачи! Мне кажется, так же, как и мы все, вы – раб медной лампы, которая называется рекламой. Мало кому удается расстаться с ней навсегда. Даже вырвавшись ненадолго, мы снова в нее возвращаемся.

Он оглядел притихших коллег.

– Пора ехать. Уже вечер, а мне еще везти вас всех в Тулузу.

«И чего я так развыступался?» Проводив съемочную группу, Никита устало прислонился к жесткой спинке резного стула. «Лектор, тоже мне. Крупный специалист в области семейных отношений и фотографического искусства».

Внутри было пусто и радостно. Как после тяжелой, результативной работы. Он машинально разглядывал фасад буфета рядом с собой: «До чего же красивая резьба! Надо прийти сюда с фотоаппаратом, поснимать детали. Вот эта львиная морда потрясающе сделана!» В его памяти зашевелился какой-то смутный образ. «Открывается поворотом львиной головы… Откуда это?» И тут он вспомнил. Эдвард! Старина Эдвард признался в приступе откровенности:

– В тайнике лежит самое ценное, что у меня есть. Знаешь, там очень интересный механизм! Он открывается поворотом львиной головы.

Воровато оглянувшись в сторону входа, Никита привстал и взялся за голову льва, вырезанную посередине широкого карниза. Она немного подалась. Никита нажал сильнее и попытался повернуть голову сначала в одну, затем в другую сторону. Внутри буфета послышался негромкий механический звук, как в больших старинных часах, и вдруг из карниза мягко выдвинулся плоский ящик. Никита снова оглянулся и сунул руку внутрь. Нащупав дрожащими пальцами плотную бумагу, он быстро положил находку на стол, прикрыл ее салфеткой и захлопнул тайник. Стук сердца отдавался в ушах.

«Как же мне это отсюда вынести? – судорожно соображал он. – Так! Спокойно! Никто не помнит, что было у меня в руках, когда я пришел. Главное – не суетиться».