– Вытри слезы, Бланка. Когда Отец наш заберет душу твоего мужа обратно в свои небесные чертоги, ты должна радоваться и молиться за него, ибо в тот момент ангел небесный вырвется из плена и обретет, наконец, долгожданный покой.
Женщина кивала, глядя в бледное, одухотворенное лицо пастыря. Спина ее была сгорблена. Руки с узловатыми суставами без конца перебирали углы накинутого на плечи платка. Казалось, она плакала не столько от горя, сколько от великой усталости. Речь старца проникала в ее душу каплями целебного бальзама. Его слова давали надежду на то, что эта беспросветная, полная лишений жизнь лишь испытание, которое необходимо пройти на пути к чему-то иному, невыразимо прекрасному. Главное – успеть принять таинство Утешения до того, как отойти в мир иной.
Сын Бертрана Бонне, до сих пор молча стоявший в изголовье кровати, подал голос:
– Я много слышал о тебе, Брат Роббер. Ты знаменитый пастырь катарской церкви. Говорят, ты был свидетелем падения замка Монсегюр.
Эдвард бросил на Никиту победоносный взгляд и практически беззвучно прошептал:
– Точно, катары.
Помощник старца зашикал на парня и замахал на него руками:
– Не произноси имя нашего брата вслух, глупец! Кругом уши Инквизиции!
Старец, Брат Робер, пристыдил напарника:
– Не надо ругать его, Брат Гийом. Этот юноша хочет больше узнать о нашей церкви. Наш долг – просветить его. Разве не для этого мы проводим всю нашу жизнь в пути? Не ради этого ли наши Братья идут на мученическую смерть от рук Инквизиции?
После этого он повернулся к парню и спросил:
– Как тебя зовут?
– Меня зовут Жан, – робко ответил тот, напуганный отповедью Брата Гийома.
– Ты хотел спросить о Монсегюре?
– Да, Добрый Муж. Люди рассказывают ужасные вещи. Якобы крестоносцы сожгли там много людей, – с ужасом в глазах произнес юный Жан. – Ты видел это? И как тебе удалось спастись?