Лапник на правую сторону

В прихожей пахло свежей сдобой и вишневым листом. Стоило им войти, как огромные напольные часы начали гулко отбивать десять. Где-то бубнил телевизор, хлопали двери, звонил телефон… Выскочил из-за угла здоровенный, феноменально косматый черный кот с совершенно плоской мордой. Вместо носа у него посередине лица было просто две дырки. Кот вразвалочку подошел к Соне, посопел у ног своими дырками, после чего, дико взвыв, кинулся на коврик у двери и принялся драть его когтями. Подрав несчастный коврик полминуты, животное глянуло на Соню круглыми, лимонно-желтыми глазами, как бы спрашивая, достаточно ли она уже восхитилась, и не торопясь потрусило прочь.

– Это Веня, – сообщила Дуся, кивая в сторону удаляющегося косматого чудовища. – А вон Леруся.

В конце длиннющего коридора появилась дама в черном. Слободская кинула Соне под ноги розовые меховые тапки и заорала:

– Леруся, это Соня! Я тебе про нее рассказывала!

Леруся заспешила к ним, тараторя:

– Дусечка, девочки, ну остывает же все! Давайте умывайтесь, по сигаретке, и ужинать. Что вы так долго!

– Пробки страшные, – сообщила Дусечка и чмокнула тетку. – Мы еще быстро доехали. Мамахен дома?

– Дома. И Лина, и Марта, и все. Вас ждем.

Дуся потянула носом воздух:

– М-м-м… Котлетки…

И дернула Соню за рукав:

– Давай, пошли! Они когда остынут – уже совсем не то.

На стенах огромной кухни сверкали латунными боками тазы и ковшики, елочными огнями блестели за стеклами резного буфета разнокалиберные бутылки. Над столом, за которым при желании можно было бы легко сервировать парадный обед на двенадцать персон, горела люстра синего стекла, богато украшенная позолоченными гербами Советского Союза, пятиконечными звездами и фигурками революционных солдат.

– Мы ее зовем Феликс Эдмундович, – сообщила Дуся, заметив, что Соня рассматривает люстру. – Она раньше в каком-то Доме культуры висела, Леруся в комиссионке укупила. Давай, садись, я тебя сейчас со всеми познакомлю.

За столом собралось довольно большое дамское общество. Через две минуты Соня уже знала, что моложавая женщина в свитере с оленями – мама пламенной Слободской, загорелая матрона с коротким ежиком седых волос – ее франкфуртская коллега, приехавшая собирать материал для книги о славянской обрядовости, а огненно-рыжая девица с конопушками на носу – Дусина старшая сестра Алина, которой на самом деле вовсе не восемнадцать, а напротив, тридцать восемь лет, и недавно она развелась со вторым мужем.

Котлетки, красовавшиеся в фаянсовом сотейнике, дамы уплетали с неженским аппетитом и практически молча. Под перекур после ужина разговор пошел веселее. Пока Леруся мудрила над огромной, как фрезерный станок, кофеваркой, успели обсудить новый спектакль Гришковца (полный отстой), очищающую герленовскую маску, которую Алина приобрела в припадке безумия, заплатив за грязь с морского берега и пчелиные какашки в красивой банке больше ста долларов (чистит не хуже, чем домашняя маска из растертого геркулеса с лимонным соком), и разбитый на калужской трассе Дусин джип, который через три дня будет как новенький.

– Я, между прочим, вспомнила, – сказала Дусина мама. – Мы в этом Заложном были сто лет назад на филологической практике, я тогда еще в университете училась. Очень странное место… Представьте: средняя полоса, все давным-давно окультурено, оплот, так сказать, православия, а на сто верст вокруг – ни одной церкви. И не то что их в советское время посносили, а в принципе никогда не было. В самом Заложном как-то пытались храм построить, но то ли в него молния ударила, то ли фундамент грунтовыми водами затопило – в общем, ничего не вышло. А что там за деревни в окрестностях! С филологической точки зрения – супер. Хвостово, Чертово, Космачево, целых две Голосиловки… Мы туда ездили фольклор собирать. Насобирали таких припевочек, что мороз по коже… И обряды у них, между прочим, очень своеобразные. Скажем, на Руси когда кого-то хоронят, по левой стороне дороги бросают лапник. Чтобы путь на тот свет был легким. А в Заложном лапник кладут на обе стороны. Чтобы обратно легче прийти было, что ли…

Леруся выставила на стол кофе в тонких чашках. В кофе она трусила корицу и накладывала ложкой что-то воздушное и взбитое.

– Гоголь-моголь на коньяке, – объяснила она Соне. – Исключительно бодрит и способствует пищеварению.

Сестра Алина, весь вечер пристально смотревшая на медсестру Богданову, вдруг решительно поставила чашку на стол и сказала:

– Дусь, ты будешь ругаться.

Дуся завела глаза к потолку:

– Что?

– Я все равно скажу. Вы себя старите. С этим надо что-то делать.

Обращалась она явно к Соне.

– Лин, прекрати! – шикнула Дуся.

– Я же говорила, будешь ругаться, – пожала плечами Алина. – Но на самом деле я права. Посмотри, ну ведь плохо же?

Соня в полном недоумении вертела головой, стараясь понять, что именно плохо.

– Красное! – заявила Алина – Вам, Соня, надо носить красное.

– Лина! – взвыла Дуся.