Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

Теперь у Ольги не осталось сомнений в том, что к ней пришли из-за ее связи с Пастернаком. «Все книги,[221] которые Боря за это время надарил мне, надписывая широко и щедро, исписывая подряд все пустые странички, – все попало в чужие лапы. И все мои записки, все мои письма – и ничего более». Она могла лишь беспомощно смотреть, как «они» забирают красный томик стихов, который Борис прислал ей после того, как их отношения стали плотскими, тот самый, на котором была надпись: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя». Забрали тетрадь с ее признанием, в котором она излагала историю своей жизни для Бориса и которую он вернул ей с просьбой сохранить. Пока часть сотрудников МГБ занималась обыском, другие арестовали Ольгу. Ей было сказано, что у них есть ордер на ее арест по обвинению в том, что она «проявляла антисоветские настроения,[222] а также настроения террористического характера». В ордере также значилось: «Кроме того, отец в 1918 г. перешел на сторону белых, мать репрессирована в 1941 году». Она едва могла расслышать зачитываемые вслух слова, от ужаса у нее шумело в ушах. Ее, бессильную защитить себя, увезли.

«В восемь вечера оборвалась моя жизнь»,[223] – писала она потом. Ольга, уходя, обвела взглядом комнату, и последнее, что ей запомнилось – это неоконченное стихотворение для Бориса на листе, вставленном в печатную машинку.

Услышав об аресте Ольги, Борис сразу же связался с Люсей Поповой и назначил ей встречу на Гоголевском бульваре. Она нашла его на скамейке неподалеку от станции метро. Он заплакал: «Вот теперь все кончено,[224] у меня ее отняли, и я ее никогда не увижу, это как смерть, даже хуже».

Ирина была еще в школе, она училась во вторую смену (в послевоенные годы из-за переполненности советские школы работали в две смены), так что Ольга даже не смогла попрощаться с дочерью. Когда ее вывели на лестницу, отчим Ольги, который пережил в прошлом ужас ареста жены, рыдал на лестнице, говоря: «Ты скоро вернешься, ты никого не ограбила, не убила!»

Подходя к дому в тот темный октябрьский вечер, осторожно пробираясь по ледяным улицам, Ирина бросила взгляд вверх, на окна своей квартиры. Она поняла, что что-то не так: в материнской спальне горел верхний свет. Поскольку такое бывало редко, она с растущим страхом позвонила в дверной звонок. Ее худшие опасения подтвердились – дверь распахнул человек к военной форме. Ирина увидела за его спиной ряд элегантных шинелей с погонами и фуражек на вешалке в прихожей. Ирина осторожно пристроила туда же свое скромное пальтишко и заглянула в гостиную. Сквозь чад от папирос, которыми непрерывно дымили сотрудники МГБ, она увидела бабушку: та сидела, пепельно-бледная, с опухшим от слез лицом. Она увидела тетю Надю и убитого горем деда. В комнате было полно людей. Помимо домашних, присутствовали и другие люди, связанные с ее матерью, которых привлекли в качестве свидетелей. Они тоже были поражены происходящим до глубины души. Добродушный дворник с пышными усами так и сидел – в фартуке поверх ватника, повесив голову. Друг Ольги, Алексей Крученых, поэт-футурист, который бывал на ее литературных вечерах, примостился на диване, явно перепуганный. Двоюродный дед Ирины, «дядя Фоня», попросту зашел в гости и оказался вовлечен в эту драму. Он сидел, «в полном ужасе, ничего не понимая, таращил свои огромные голубые глаза».[225]

Ирина ушла к себе в спальню, где двоюродная бабушка Миля утешала Митю. Она объяснила Ирине, что час назад их мать забрали в тюрьму на Лубянке. В попытке приглушить страх или просто отвлечься от окружающего ужаса Ирина взяла книгу, легла на кровать и стала читать. На вопросительный взгляд Мили она лишь пожала в ответ плечами: мол, а что мне, по-твоему, делать? Потом разволновалась, подумав о том, как там ее золотые рыбки. Девочка боялась, что они погибнут, если ее не пустят в кухню, чтобы сменить им воду. Преследуемая навязчивой мыслью о рыбках, погибающих в аквариуме, Ирина вскочила и пошла упрашивать военных, но в кухню ее не пустили и отправили обратно в комнату.

Она снова легла на кровать, изо всех сил прислушиваясь к нараставшему в гостиной напряжению. Когда у «дяди Фони» потребовали «бумаги», он совершенно растерялся. В то время он работал ночным сторожем в коктейль-холле на улице Горького. В этом заведении часто бывали иностранцы и представители советской элиты, что делало его удобным местом подслушивания для «органов». Дядя Фоня приносил Ирине и Мите коктейльные соломинки и бумажные салфетки из бара. В слепом ужасе он вообразил, что его пришли арестовывать за кражу; когда у него стали требовать бумаги, он начал выгребать из карманов салфетки, чем немало насмешил сотрудников МГБ.