Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

В свой первый приход Борис растерялся: «Ведь я просил тебя[353] снять нам убежище, а ты сняла нам фонарь; сознайся, что это странно, Лелюша!» Ольга послушно поспешила в Москву за красно-синим ситцем, чтобы завесить им все стеклянные стены веранды. Возможность наконец обзавестись собственным домашним пространством – ее и Бориса первым «любовным гнездышком» – принесла Ольге новую радость. Но Борис был по-прежнему недоволен. Его раздражали отсутствие уединения и большие стеклянные окна, сквозь которые был слышен каждый звук.

Тем не менее лето в 1955 году выдалось роскошное: знойное, жаркое и солнечное, с частыми грозами. Буйно цвел шиповник. По мере того как лето близилось к концу, Борис стал волноваться, что Ольга вернется в Москву, а он, снова «в одиночестве», останется в Переделкине.

Так что, когда Мария с детьми вернулись в квартирку в Потаповском переулке, Ольга решила остаться в Измалкове, куда Борис приходил дважды в день, чтобы повидаться с ней. По срочным надобностям она просто ездила в Москву. Ивинская попыталась убедить свою квартирную хозяйку сдать ей часть дачи на зиму, но та сама посоветовала Ольге снять поблизости другое жилье, по-настоящему зимнее, теплое, с печью и плитой. Ее муж помог Ольге перебраться туда, перенеся на новое место выкрашенный голубой краской дачный столик, пишущую машинку и брезентовые стулья.

Хозяина ее нового обиталища звали Сергеем Кузьмичом. Ольга впоследствии говорила, что лучшие годы своей жизни она провела на даче Кузьмича, в маленьком домике, окруженном высокими тополями. Ей нравилась комнатка, выходящая на террасу, которая служила летом столовой, а зимой сенями. Заново отремонтированная, с тахтой, застеленной любимым Ольгиным красно-синим ситцем, с такими же занавесками и толстым красным ковром, эта дача стала уютным домом, где в печурке весело потрескивал огонь. «Если и было[354] в моей жизни то, что называют «подлинным счастьем», то оно пришло ко мне в пятьдесят шестом, седьмом, пятьдесят восьмом, пятьдесят девятом, даже шестидесятом годах, – вспоминала она. – Это было счастье ежедневного общения с любимым, наших утренних свиданий, зимних вечеров, чтений, приемов милых для нас гостей – длился какой-то, как казалось мне, непреходящий праздник».

К этому времени Борис перестал регулярно ездить в Москву, а все свои литературные дела доверил вести Ольге. Она редактировала его рукописи, дважды перепечатывала всю рукопись «Доктора Живаго», выступала в роли его секретаря и вычитывала для него правку.

Недолгие расставания – например, когда Ольге нужно было в Москву, начали тревожить писателя. Он договорился, чтобы в квартире в Потаповском установили телефон, и звонил Ольге в девять вечера, дотошно расспрашивая о том, как прошел ее день, и рассказывая о своем. Детям в это время не разрешалось пользоваться телефоном, чтобы освободить линию для звонков Бориса. Он всегда начинал разговор словами «Олюша, я тебя люблю»,[355] а заканчивал фразой «не задерживайся завтра».

Каждое воскресенье приезжали в гости из Москвы Ирина, Митя и Ольгины друзья. Ольга и Борис устраивали неформальные воскресные обеды, которые вскоре превратились в регулярные литературные сборища.

Дни, проведенные в «избушке» в Измалкове, были в числе самых блаженных и для Ирины, став источником наиболее любовно хранимых воспоминаний. «Мои девичьи горести забывались, я как бы на минуту приходила в себя, стоило мне встретить его, например, у нашего измалковского колодца в осеннюю слякоть, в резиновых высоких сапогах, кепке и аккуратном плаще (все по погоде) весело спешащего к матери в избушку Кузьмича, – вспоминала она. – Пойди зажарь себе немедленно яичницу! – горячо убеждал он меня, и действительно это начинало казаться очень важным. – Тебе надо хорошенько питаться! Что мама приготовила?» Он всегда считал меня слишком худой, и сколько раз слышала я его озабоченное гудение: «Олюша, ее надо подкормить!»…[356]

«Внешнее осуществление Пастернака прекрасно», – писала Цветаева. Это так. И так же было и в старости, и это было еще одним чудом. Седые волосы, продуманно растрепанные, освещали смуглое, казавшееся в любое время года загорелым лицо. Я-то знала его, когда он постоянно жил в Переделкине, и свежесть ранних подмосковных прогулок в любую погоду, работа на огороде, купанье в Сетуни, когда она еще была чистой, – все это делало его этаким бодрым сельским жителем, не выносящим праздности, всегда деловым, подтянутым, оживленным».