Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

В начале года один из членов «небольшого круга близких людей» Пастернака, поэт и прозаик Варлам Шаламов, получил для прочтения экземпляр рукописи романа. Шаламов провел в ГУЛАГе семнадцать лет и впоследствии опубликовал рассказы о пользовавшихся самой дурной славой лагерях – Колымских, на дальнем северо-востоке Сибири. По прочтении романа он написал Пастернаку длинное письмо: «Я никогда не думал,[350] не мог себе даже в самых далеких и смелых мечтах последних пятнадцати лет представить, что я буду читать Ваш не напечатанный, не оконченный роман, да еще полученный в рукописи от Вас самих… Я давно уж не читал на русском языке что-либо русского, соответствующего литературе Толстого, Чехова и Достоевского. «Доктор Живаго» лежит, безусловно, в этом большом плане».

После замечаний и размышлений о начале книги, об описаниях Пастернаком веры и христианства Шаламов несколько страниц посвятил подробному обсуждению характера Лары:

«Так что же такое роман,[351] да еще доктор Живаго, которого долго-долго, до половины романа, нет. Нет еще и тогда, когда во весь рост и во весь роман встала подлинная героиня первой половины картин во всем своем пастернаковском обаянии, выросшая девочка из «Детства Люверс» чистая, как хрусталь, сверкающая, как камни ее свадебного ожерелья, – Лара Гишар. Очень Вам удался портрет ее, портрет чистоты, которую никакая грязь никаких Комаровских не очернит и не запачкает.

Она знает что-то более высокое, чем все другие герои романа, включая Живаго, что-то более настоящее и важное, чем она ни с кем не умеет поделиться. Имя Вы ей дали очень хорошее. Это лучшее русское женское имя. Для меня оно звучит особенно и не только потому, что я очень люблю «Бесприданницу» – героиню этой удивительной пьесы, необычной для Островского. А еще и потому, что это имя женщины, в которую я романтически, издали, видев раза два в жизни на улице, не будучи знакомым, был влюблен в юности моей, сотни раз перечитывал книги, которые она написала, и все, что писалось о ней…

Но я не о ней, а о Ларисе Гишар. Все, все правдиво в ней, в ее портрете. И труднейшая сцена падения Лары не вызывает ничего, кроме ощущения чистоты и нежности… Женщины Вам удаются лучше мужчин – это, кажется, присуще самым большим нашим писателям…

Очень хорошо о второй революции – личной. И только Лариса, своей внутренней жизнью богаче доктора Живаго, не говоря уже о Паше. Лариса – магнит для всех, в том числе и для Живаго.

200 страниц романа прочитано – где же доктор Живаго? Это роман о Ларисе».

В том августе настоящая Лара автора пережила трагедию, достойную страниц романа. Ольга на грузовике поехала в Подмосковье, смотреть дачу для себя и Бориса. Ехать пришлось по ухабистым проселочным дорогам. Ольгу «растрясло», она остановилась у аптеки в Одинцове, чтобы попросить помощи. Для нее вызвали «Скорую», и по дороге в больницу у Ольги начались преждевременные роды, но ребенок родился мертвым. «Казалось бы,[352] это не должно было особо огорчить близких, – писала впоследствии Ольга. – Ира, суда которой я особенно боялась, могла успокоиться, Б. Л. не собирался менять уклад жизни, ему нравилось жить от встречи до встречи, а ребенок явно осложнил бы или даже сломал этот уклад».

Но она ошибалась: «Все на меня рассердились, все обиделись. Ира горевала, что я не сумела сохранить ребенка; Боря плакал в ногах моей постели и повторял свою горькую фразу о ребенке, которому не нашлось бы места на земле. «Как же мало ты в меня веришь!»

Следующей весной, после разочарований, вызванных долгой зимой и отсутствием своего угла (их поездки в Москву и из Москвы становились редкими, когда крепчали морозы и свирепствовали сильные снегопады), Ольга сделала «невероятную глупость». По совету подруги она сняла дачу по Казанской дороге, к востоку от Москвы, что затруднило их с Борисом встречи. Простого железнодорожного маршрута между ними не было, и всякий раз, когда Ольга приезжала на станцию Переделкино, Борис уже ждал ее, грустно расхаживая по платформе.

К лету Ольга решила взять дело в свои руки. Она смело сняла дачу для всей своей семьи на берегу пруда в Измалкове, соседней с Переделкином деревне, поначалу всего на пару месяцев. Это было идиллическое местечко, где склонялись над водой кроны берез и плакучих ив. Близость Ольги была желанным облегчением для Бориса, который теперь мог прийти к ней пешком – двадцать минут ходьбы от его дачи, через длинный дощатый деревянный мост, пересекавший пруд. Мария, Ирина и Митя поселились в двух комнатах основного дома, а Ольга – на застекленной веранде. Искривленные корни деревьев служили неровными, но очаровательно буколическими ступенями лестницы, ведущей к веранде.