Ларин Петр и машина времени

— А-а! — дико заорал Пётр. Схватив свои лакированные ботинки, он бросился бежать вверх по склону оврага. Привлечённый возможностью неожиданно порезвиться, а возможно, и позавтракать, медведь понёсся следом. Повернувшись лицом к мохнатому противнику, Пётр проорал ему в морду заклинание Остановки. Опешивший медведь, не видя больше перед собой жертвы, встал на дыбы и удивлённо заурчал, шумно втягивая ноздрями воздух. Замешательство зверя могло хватить ненадолго, и Пётр понёсся дальше.

Отбежав ещё на несколько метров, Пётр обернулся, чтобы убедиться в том, что зверь по-прежнему не пришёл в себя. Тут влажный песок поехал у него под ногами, он не удержал равновесие и покатился вниз по склону. На ходу пытаясь уцепиться руками за колючие стебли бурой травы, он перевернулся ещё раз, больно ударился головой о пень недавно спиленного дерева и потерял сознание.

Через несколько минут над потерявшим сознание подростком склонился невысокий мужчина в мокрой от пота рубахе и сдвинутой на затылок конфедератке. Он пощупал лоб Петра и похлопал его по щекам. Парнишка не реагировал. Мужчина в форме лесника снял с плеча сумку и достал фляжку с водой. Набрав воды в рот, он энергично выплюнул холодный фонтанчик в лицо Петра. Когда не помогло и это, он нагнулся к Петру, поднял его на руки и, взвалив на плечо, зашагал в сторону леса. На ходу обернувшись, он свистнул медведю, и тот на удивление покорно двинулся вслед за ним.

…Придя в себя, Пётр расслышал прежде всего шум дождя за стенами утонувшей в полумраке избушки, которую скупо освещала единственная свеча. В такт дождю надтреснуто тикали ходики. В тесной комнате плавал слабый запах мяты и ещё каких-то сухих трав, пучки которых висели в тёмном углу над печкой. Латаная подушка боком лежала под головой Петра.

Поначалу происходящее показалось Петру сном, и, приподнявшись, он помотал головой.

В избушке кто-то был. Присмотревшись, Пётр увидел две тени, отбрасываемые человеческими фигурами. Со двора доносилось лошадиное ржание.

— Мне тоже сразу не понравилась эта жандармская ищейка. Раз уж вы сами завели об этом речь, учитель… Да, вы верно подметили, мне не хочется попадаться ему на глаза. Поручик появился здесь недавно, но уже успел настроить против себя местных жителей. Вы слышали, на днях он затеял ссору с писарем из соседнего села и дело закончилось, извините, грязным мордобоем?

— Поручик рассказывал за ужином, что тот был пьян и весьма непочтительно высказывался о некоей даме…

— Да бросьте вы. Этот тупой служака сколотил здесь компанию таких же картёжников, как он сам, и они буянят каждый вечер. Причём господин офицер так пафосно рассказывает о своих недавних боевых заслугах, что слушать тошно.

— Лучше некуда — боевые заслуги. Все здесь говорят, что он сломал руку какому-то студенту из польских дворян, когда арестовал того за участие в бунте. По слухам, сам генерал-губернатор Муравьёв обрушил на него свой безудержный гнев, потому что студент оказался из родовитых и губернатор предпочёл бы вздёрнуть его на виселицу, не унижая фамильного достоинства.

— Именно, учитель. Дружок нашего поручика, этот писаришка, во хмелю сказал славному герою то же, о чём говорим сейчас мы с вами. Разумеется, не подозревая, что храбрый вояка так вспылит. Знаете, что он пулей раздробил ему палец?

— Супруга графа едва не утратила дар речи, когда поручик затеял рассказывать за картами эту историю… Она ежедневно выговаривает графу, что посланец генерал-губернатора злоупотребляет нашим гостеприимством.

— Об этом я и хотел спросить вас, учитель. Как вы думаете, чем вызвана терпимость графа? Почему он не укажет негодяю на дверь? Что, на этот счёт существуют какие-то особенные предписания?

— А что вы имеете в виду, Виктор Андреевич?

— Я имею в виду удивительные обстоятельства, когда относительно независимый и гордый помещик позволяет столь странному гостю вести себя вызывающе в нашей округе. Особенно после этой истории с горничной…

— Виктор Андреевич, я боюсь показаться не в меру любопытным… Кроме того, у вас ведь нет никаких оснований мне доверять, так ведь? Мы знакомы всего две недели, и лишь книги, которые я принёс вам, послужили поводом к некоторому сближению между нами. Я знаю о вас то, что вы сами сочли нужным рассказать о себе графу Разумовскому, ходатайствуя о месте лесничего. Вы поведали ему о трагической истории с вашей супругой, которая… которая вас оставила. А также о том, что вы получили прекрасное образование, выучившись на лесного инженера, и что уединённая жизнь посреди природы — то, что поможет вам излечить душевную рану.

— Вам что-то кажется неубедительным, учитель?

— Повторяю, я не хочу вам навязываться. Но я не могу не видеть, что вас весьма беспокоит присутствие поручика в наших краях. И более того, я не могу не замечать, что он, в свою очередь, не менее пристально наблюдает за вашей персоной. Он пока не высказывает графу своих подозрений, но… Ваша простреленная рука, Виктор Андреевич, всё ещё плохо слушается вас. Между тем в западных губерниях ещё неспокойно.

— Что вы хотите этим сказать?