Ларочка

– Ехали часа три, а то и меньше. Даже с небольшим пикником. Приезжаем – непонятно. Военная часть, не военная часть. В глухом лесу колючая проволока, бараки, все солдатики по пояс голые в спортгородке. Обедаем. Потом стрельбище. Солдатики тарахтят, доски кулаками ломают, на стену лезут в дыму.

– Понятно.

– Но самое интересное под конец.

– Секс в спальном мешке?

Лариса с интересом поглядела на подругу, что это ты?! Та, извиняясь, помахала рукой – не бери в голову. Лариса кивнула, ну, ладно.

– Выходим на берег речки.

– Что за речка?

– Погоди. Мы стоим на этом берегу, а на том начинается какая-то возня. Человек выбегает на песок, скидывает сапоги, гимнастерку – и бултых в воду. За ним выскакивают из ельничка пятеро-шестеро с карабинами и начинают палить ему в спину.

Агапеева даже остановилась:

– Ну, ну.

– Вот тебе и ну-ну. Мужик этот плывет, выстрелы гремят. Я не знаю, что и думать.

– И чем кончилось?

Лариса самодовольно улыбнулась:

– Выплыл. Усатый такой. Смеется. Смотрю, генерал мой тоже хохочет. Сзади прибежали двое и втыкают в берег железную вывеску на шесте, ну, знаешь, такие перед населенными пунктами на дороге ставят. – Агапеева кивнула. – А на вывеске, на табличке этой написано «р. Урал».

– Не фига себе!

– Да, да, а переплывший этот, подходит ближе, берет под козырек, хотя козырька никакого нет, и говорит: «Комдив Чапаев прибыл по вашему приказанию!» А другой рукой за ус, потому что отклеивается.

Подруга длинно и искренне присвистнула и повторила:

– Ни фига себе! – Ее явно проняло.

– Ты понимаешь, – самодовольно и восторженно пела Лариса, – это же называется акция, генеральский хеппенинг. И так неожиданно, и так срежиссированно! Стреллер и Питер Брук.

– Что?

– Я говорю, что мне, в общем-то, смешновато было. Не такие перформансы закатывались в мою честь. Но важен, как говорится, не подарок, а желание подарить.

– Я тебя понимаю.

– Дурак дураком, а как трогательно.

– Дура-ак, – охотно соглашалась Агапеева.

– Это же надо, думал, табличку припас, людей подготовил.

– Да-а.

– Но знаешь, что я тебе скажу.

– Еще что-то скажешь? – развела руками подруга.

– Я видела и более дикие постановки.

– Что?

– Как-то ездили мы в Константиново, ну, где Есенин, и нам, всей делегации в автобусе, навстречу выпустили жеребенка, одетого в розовое трико, помнишь, да: жизнь моя иль ты приснилась мне, будто я весенней тра-та ранью проскакал на розовом коне. Действительно – рань, туман, крашеный жеребчик. С точки зрения художественной – бред, но трогательно до слез.

– Я…

– Так вот, не этот мокрый Чапаев с усами приклеенными порадовал меня больше всего, хотя и порадовал, спорить не буду.

– А что?

– А сам лагерь. Оказывается, все эти месяцы мне не лапшу вешали на уши, как я уже стала опасаться. Есть у них дисциплинированная, вооруженная сила.

– У кого у них?

– Ну, у Белугина. И я так поняла, что таких лагерей по стране хватает, и все наготове, Ельцин в коме, это значит, что?

– Что?

Лариса остановилась, стоп! Та ведь и выдать может какие-нибудь планы. Хотя чего уж теперь.

– Я там у них выступила в этом духе перед офицерами. Готовьтесь, говорю. Все эти спектакли на переименованных реках, конечно, красиво, артистизм, но очень скоро придется проявить реальный характер. Придется войти в реку, из которой обратной дороги нет, да и броду в ней нет.

Агапеева смотрела на подругу приоткрыв рот.

– Готовы, спрашиваю, господа офицерский корпус, для нового порядка? Глаза горят, хотя и помалкивают.

– Да-а.

Лариса вдруг помрачнела:

– Вот только на обратном пути была неприятная встреча. Вернее, не было никакой встречи.

– Если ты думаешь, что я что-то поняла…

– Ты Питирима моего знаешь?

– Бородача?

– Ну, да. Это он меня, ну, окрестил, можно и так сказать. Мужик был огонь, умница, талантище, но пьянь полнейшая стал, алкоголик с трясучкой уже. Так слух прошел – он подался в монахи.

– Что?

– В самые настоящие. Я не знаю, как это можно от семьи, от всего, но подался. И вот проезжаем мы с генералом мимо того монастыря, куда Питирим наш якобы закрылся.

– И что?

– Конечно, остановились, захотела повидаться. Поговорить. Дело-то серьезное, на ТАКОЕ решился человек. Главное, хотелось проверить, правда ли, не болтают ли. Ведь у нас на Москве сплетен… Пит был большой выпендрежник, матерщинник, какой уж тут монастырь!

– Проверила?

– Не захотел к нам выйти.

– А вообще был он там?

– Был, говорят. – Лариса вздохнула. – А может, и не был. Странно все как-то. Ни да ни нет.

– Они же там имя меняют. Может, он стал какой-нибудь Януарий.

– Вот-вот. Но так и не смогла дознаться, а ты знаешь, если мне нужно…

– Знаю.

– Такая вот у меня червоточина. Но с другой стороны, в монастырь бегут слабенькие, те, что не могут людьми оставаться среди обычных людей.

– Да?!

– Да-а. Ладно, пора, видишь, мама зовет, накрыто.

– Настаивать можно на чем угодно, – рекламировал Николай Николаевич свой самогон, – а основа простейшая: сахар, дрожжи и очистка качественная.

– Хватит, папа, спасибо тебе, а выпьем мы за мою лучшую подругу, это она, это ее радениями состоялось то, что мы сейчас здесь наблюдаем.

– Я уж и не верила, – всхлипнула Нина Семеновна.