Ласковый убийца

— Да я могу тебе и на пейджер скинуть, — на поясе у Ильи висел точно такой же пейджер, как и у Ремизова.

— Нет, — твердо сказал Илья. — Не надо. Это пейджер для начальства. Только для начальства, чтобы они могли меня разыскать, если вдруг срочно потребуется.

— Хочешь показать, что готов служить Родине круглые сутки? — подколол его Ремизов. — Карьерист!

— Дело не в этом. Просто я иногда бываю нужен, а как еще со мной связаться?

— По телефону, — ответ напрашивался сам собой.

— Нет, — отрезал Бурлаков. — На работе никто мой домашний телефон не знает. И вообще я снимаю квартиры. И часто их меняю.

— Так ты что, не доверяешь никому? Даже начальству? — удивился Ремизов.

Илья посмотрел на него исподлобья:

— На прошлой неделе у одного следователя пропало дело. Понимаешь? Уголовное дело! Из сейфа! И все знают, кто взял. Но молчат. Потому что боятся.

Ремизов не нашел, что сказать. Он тоже молчал.

Илья цокнул языком:

— Вот так вот! А ты говоришь — номер телефона!

— Но мне-то дал! — довольно произнес Ремизов.

— Конечно, — снисходительно усмехнулся Илья. — Ты ведь кто? Журналюга! Человек без чести, без совести, но для жизни не опасный. Громко кричишь, но не кусаешь.

— Ага! — подхватил Ремизов. — Вроде клопа — не трогаешь его, он и не пахнет.

Приятели засмеялись и ударили по рукам.

— Ну все, пока! Мне пора! Обеденный перерыв заканчивается, — сказал Бурлаков, развернулся и быстро пошел к машине. Он опять перебежал дорогу, открыл дверцу и сразу резко тронулся с места.

Ремизов вернулся чуть назад, до ближайшего пешеходного перехода, в глубокой задумчивости пересек Ленинградский проспект и вошел во двор, где стояла его машина. Он уже мысленно прикидывал, как можно подобраться к этому микробиологу. Но сначала нужно было заехать в редакцию.

* * *

В редакции Ремизова заслуженно уважали: он действительно был асом журналистских расследований. Номер, в котором выходила его статья, раскупался гораздо быстрее — поэтому руководство газеты закрывало глаза на некоторые его… как бы это помягче выразиться — проделки. Одно было несомненно: что бы Ремизов ни принес — все пользовалось успехом у публики, все вызывало огромный интерес, как, впрочем, и любое разоблачение — достаточно вспомнить классику.

В последнее время работать стало немного полегче — помогала сложившаяся репутация "скандального" журналиста, и если раньше Ремизов гонялся за информаторами, то теперь они сами бегали за ним.

Не все из них были добросовестными: кое-кто пытался использовать прессу в личных целях — скомпрометировать конкурентов или наоборот, выставить себя в выгодном свете.

Поэтому Ремизов всегда тщательно проверял документы, которые попадали к нему — он прекрасно понимал, насколько велика может быть цена ошибки.

Обычная уголовщина его, как правило, не интересовала — изданий, специализирующихся на таких вещах, более чем достаточно. Нет, он любил глобальные разоблачения — чтобы поднятые им волны захлестывали самые "верхи".

Ремизов старался опубликовать добытые сведения как можно быстрее — так безопаснее; кто же будет убивать журналиста, если он уже все написал? Это равносильно открытому признанию своей вины.

Подлинники документов Ремизов хранил в надежном месте, а многочисленные компьютерные копии, записанные на дискеты, всегда были готовы разлететься — в случае необходимости — по агентствам, издательствам и телевизионным каналам.

Ремизов обладал мертвой хваткой и не поддавался ни на уговоры, ни на угрозы, хотя и тех и других в его адрес раздавалось немало.

* * *

Он шел по зданию редакции и опять здоровался с каждым встречным, даже если уже видел этого человека утром. Когда-то он специально целый месяц ходил к психиатру, наблюдал, как врач ведет прием, строит беседу с больными. Это помогло овладеть навыками правильного общения с людьми. Андрей Владимирович оказался талантливым учеником, и теперь мог за считанные минуты, перекинувшись всего парой фраз, найти общий язык с любым собеседником — очень ценное для журналиста умение.

Дойдя до кабинета заместителя главного редактора, Ремизов вежливо постучался. Вообще-то, они были на "ты", называли друг друга "Андрей" и "Виталик", но когда Виталий Вениаминович Спрогис "пошел на повышение", вопрос о соблюдении субординации возник сам собой. Поэтому в присутствии сотрудников редакции Ремизов обращался к Спрогису только как "Виталий Вениаминович", не дожидаясь, пока тот сам попросит его об этом. Сказывалась характерная черта Ремизова — он не терпел никакого давления, даже в самой мягкой форме.

— Да! — послышался из-за двери голос Спрогиса.

Ремизов вошел. Виталий был один в кабинете. Он увидел Ремизова, улыбнулся и поднялся ему навстречу.

— Акробату пера! Как дела? — воскликнул он — видимо, у Спрогиса было хорошее настроение.

— Шакалу ротационных машин! Мое почтение! — в тон ему отозвался Ремизов.

Приятели рассмеялись и пожали руки.

— Ну что? Как статья? — спросил Виталий, знаком приглашая Ремизова сесть напротив. — В среду напечатаем?

— Нет, — Ремизов решительно мотнул головой. — Не получится.