Ласковый убийца

— Разве я опоздал? — с тревогой спросил вошедший. Он был среднего роста, сутулый, с большим крючковатым носом и глазами навыкате. Черные кудрявые волосы лоснились от кожного сала, серые ввалившиеся щеки были побриты кое-как. На подбородке красовался прилепленный кусок газеты — видимо, порезался, когда брился. Вся одежда на нем была ветхая и давно не стираная. — Разве я опоздал? — повторил он. — Странно, а я стараюсь всюду успевать. Неужели не получилось?

— Нет, нет, — успокоил его Дмитрий Дмитриевич. — Вы нисколько не опоздали. Вы, как всегда, вовремя. Хотя для меня это загадка — часов-то вы не носите, — он взял Ефимова за руки и поднял их вверх, демонстрируя присутствующим, что на его запястьях часов действительно нет.

— Да… — проговорил Ефимов, устраиваясь в кресле. — Мне нравятся швейцарские часы. "Брегет", как у Евгения Онегина. Знаете, цифры в синих кружочках и нет секундной стрелки. Немногие в наше время могут носить часы без секундной стрелки, правда? Это особая роскошь.

— Да. Да, — согласился Дмитрий Дмитриевич. — Вы позволите докторам побеседовать с вами?

— Конечно, — закивал головой Ефимов. — Анамнез вы уже рассказали? Тогда не будем останавливаться на нем подробно. Пожалуйста, что вас интересует? — он потер руками красные от постоянной бессонницы глаза. — Задавайте вопросы, а я буду отвечать — мне так будет гораздо легче.

Первым решился молодой парень с серьгой в ухе.

— Скажите, вы знаете, почему вы здесь?

Ефимов положил ногу на ногу.

— Конечно. Дмитрий Дмитриевич говорит, что я болен.

— А сами вы как думаете? Вы больны?

Ефимов улыбнулся. Пожевал губами.

— Вы же помните из курса: один из основных симптомов психического заболевания — это снижение либо полное отсутствие критики к собственному состоянию. Нет, я не считаю себя больным. Либо я болен в той же степени, что и Ван Гог, Эдгар По, Гоголь. Понимаете? Вы начали не с того вопроса, — Ефимов заметно оживился: он ерзал в кресле, подергивал плечами и крутил головой. — Обычно в начале пациенту задают вопрос: поглядите в окно. Какое сейчас время года? Да? Таким образом врачи определяют, полный идиот перед ними или нет. Но ведь на все есть разные точки зрения. Помните, старый анекдот, когда у мальчика-олигофрена спросили: "Петя, какое сейчас время года?" А он отвечает: лето. Ему говорят: ну что ты, Петя? Посмотри внимательно. Снег идет, дети катаются на коньках, люди ходят в шапках и пальто. Так какое время года на дворе? А он помолчал и снова говорит: такое вот фиговое лето. Попробуйте доказать мне, что зима — это не фиговое лето. А потом уже спрашивайте…

— Какие еще вопросы, доктора? — ловко вставил Дмитрий Дмитриевич, прервав Ефимова.

— Да, — спохватился он. — Вы уж меня перебивайте. А то я могу долго говорить.

— А почему вы не носите часы? — спросила девушка в очках.

— А какой в этом смысл? — парировал Ефимов. — Часы показывают, сколько времени прошло. А для меня это неважно. Для меня важнее, сколько осталось. А таких часов нет. Не изобрели пока. Вот вы знаете, сколько вам осталось?

Девушка замялась. Дмитрий Дмитриевич поспешил ей на помощь:

— Часы Александр Евгеньевич продал во время очередного запоя. Правильно, Александр Евгеньевич?

Ефимов болезненно сморщился:

— Да. Но это лишний раз подтверждает мои слова: ведь продают только ненужные вещи.

— Александр Евгеньевич! — подал голос из угла субтильный юноша. — Скажите, пожалуйста, а почему вы решились на суицид?

Ефимов пожал плечами:

— Не знаю. Ну, как-то плохо все было. Не складывалось.

— Я понимаю, — перебил его юноша. — Но я другое имею в виду: почему вы решили, что это — выход?

— Видите ли, — Ефимов задумался. — Это, конечно, не выход. Это — возможность. Возможность творить свою судьбу, биографию. Обычный человек живет в суете: ему некогда думать о биографии. А писатель сам творит суету вокруг своего карандаша; он распоряжается жизнью выдуманных им героев: за это Господь дарит ему такую возможность — распорядиться собственной. Как минимум один раз, но правильно. Иногда самоубийство — это единственный способ дать жизнь своему произведению. Великие писатели не всегда уживаются со своими книгами.

— А вы считаете себя великим?

— А зачем мне считать себя другим? Разве от этого будет какой-нибудь прок?

Дмитрий Дмитриевич улыбался: Ефимов выглядел великолепно.

— Скажите пожалуйста, а как вы пишете свои… м-м-м… книги? — спросил парень с серьгой.

— То есть, что вы имеете в виду? — не понял Ефимов. — Беру и пишу.

— Я имею в виду вот что… Андрей Вознесенский, например, утверждает, что слышит голос свыше, который диктует ему стихи. Вы тоже слышите голоса?

— А-а-а, вы про это. Вы хотите спросить, страдаю ли я слуховыми галлюцинациями? Нет, не страдаю. У меня все по-другому: герои скачут по листу бумаги, как блохи — только успевай лови. Ну, а Вознесенский… Пусть приходит, я ему подиктую.

— Почему вы с таким пренебрежением отзываетесь о знаменитом поэте? Вы вообще не любите своих коллег? Собратьев по перу?