Ласточкино гнездо

За Николаем Михайловичем последовали остальные сотрудники. Очевидно, они сочли, что их предводитель уже все сказал, и потому воздержались от комментариев.

Почему-то Опалина поразило, что сад выглядел в точности так же, как и несколько дней назад, когда тут снимали сцену отравления героини. Цвели розы, в безоблачное небо вонзались пики кипарисов, верещали цикады. Но, сделав несколько шагов, он едва не наступил на труп собаки с перерезанным горлом. В считаных метрах от нее лежал второй убитый пес.

Сторож Яковлев, человек неопределенного возраста, с лицом, похожим на печеное яблоко, стоял возле зарезанных животных.

Он словно окаменел, но Опалин уже успел набраться опыта и понимал, что Яковлев находится в состоянии глубочайшего потрясения, и если он не плачет и не бьется в истерике, то лишь потому, что подобные проявления чувств у этого немногословного замкнутого человека попросту не заложены природой.

– Это что за… – заорал Парамонов, посмотрел на сторожа, плюнул и поспешил к дому.

Яковлев поднял голову и увидел Опалина.

– Собачки мои, – произнес он каким-то обреченным, надтреснутым голосом, – собачечки…

Опалин поглядел на его лицо, мысленно поставил метку «невиновен» и зашагал к дому.

Возле лестницы Парамонов разговаривал с очень высоким сутулым человеком с белокурой бородкой, которого молодой сыщик раньше встречал в совершенно другом месте.

Это был Андрей Стабровский, один из лучших ялтинских врачей. Он занимался больными в санатории, в которой находился коллега Опалина.

– Полагаю, – говорил Стабровский, очевидно, продолжая ранее начатый разговор, – вы вполне можете допросить его в больнице.

– Нет, – огрызнулся Парамонов, – я допрошу его прямо сейчас, черт побери! Вы же сами сказали, что его рана не представляет опасности для жизни…

Стабровский нахмурился, но Николай Михайлович уже повернулся к нему спиной и зашагал по ступеням на второй этаж. За ним бежали его подчиненные, стуча сапогами.

– Здравствуйте, Андрей Витольдович, – сказал Опалин.

Доктор повернулся к нему, окинул его внимательным взглядом и наклонил голову.

– В других обстоятельствах, возможно, я сказал бы «доброе утро», – проговорил он, – но сейчас… – Он развел руками.

– Что здесь произошло? – спросил Иван.

– Три человека убиты, один ранен. Хвостов, который охранял Нину Фердинандовну, – пояснил Стабровский. – У него прострелено предплечье. Нина Фердинандовна Гриневская, Пелагея Звонарева и Анна Звонарева убиты.

И он рассказал, что раненый Хвостов добрался до телефона и дозвонился до Ялты, а Парамонов позвонил доктору и потребовал, чтобы он немедленно ехал на место преступления.

– Он надеялся, что Нину Фердинандовну еще можно спасти… Но я мог лишь констатировать смерть.

– Вы говорили с Хвостовым? – быстро спросил Опалин. – Сколько человек в банде?

Ему не понравилась пауза, которую взял его собеседник.

Андрей Витольдович словно решал, что ему стоит говорить, а чего не стоит.

– Среди ночи его разбудили выстрелы. По его словам, он бросился смотреть, что происходит. В коридоре его ранили, он побежал к себе, успел закрыть дверь и задвинуть засов. Они стали ломиться внутрь, но… У него в спальне оказалась отличная дверь, такую не выбьешь снаружи. То есть можно, наверное, выбить, но это практически неосуществимо. Хвостов сказал, что дверь его спасла. Сколько человек в банде, он не помнит. Ему показалось, что по меньшей мере десять, но… Сами понимаете, в каком состоянии он находился…

«Нет, ты что-то хитришь, – неожиданно обозлился Опалин, – ты чего-то недоговариваешь, и это не пустяк, а что-то важное… Черт бы побрал этих уклончивых интеллигентов! Всю душу вымотает, прежде, чем доберешься до сути…»

– А теперь, с вашего позволения, я отойду, – сказал Стабровский со своей обычной безукоризненной вежливостью. – Мне надо еще заполнить столько бумаг…

– Да, конечно, доктор, делайте, что считаете нужным, – буркнул Опалин, сердясь на себя и на собеседника.

У него была своя причина не любить врача – тот хоть и не напрямую, но твердо дал ему понять, что коллега, которого Опалин довез до санатория, находится в последней стадии чахотки и что на выздоровление надеяться бесполезно.

Это звучало как приговор – да, по сути, им и являлось.

– Кстати, я должен вам кое-что сказать, – начал Стабровский, задержавшись на минуту. – В состоянии вашего друга Селиванова наметилось некоторое улучшение. – Опалин был готов расцеловать доктора, но Андрей Витольдович тут же прибавил: – Это вовсе не значит, что он выздоровеет. Его болезнь слишком запущена, но, возможно, он проживет чуть дольше.

– Чуть дольше – это сколько? – мрачно спросил юноша.

– Год. Может быть, полтора, если повезет.

– И вы называете это везением? – вспылил Иван.

– Молодой человек, – промолвил доктор ровным голосом, – каждый день, вырванный у смерти, – это везение. Странно, что вы до сих пор не поняли этого.

Он удалился, оставив Ивана во власти противоречивых чувств.

Значит, Вася Селиванов, который лишь на несколько лет старше Опалина, умрет – и все доктора и все науки мира бессильны что-либо изменить.