В папахе и обмоткахна съезд на первый шелрешительной походкойроссийский комсомол.Его не повернули,истраченные зря,ни шашки и ни пулитого офицерья.О том, как он шагает,свою винтовку сжав,доныне вспоминаютчетырнадцать держав.Лобастый и плечистый,от съезда к съезду шелдорогой коммунистоврабочий комсомол.Он только правду резал,одну ее он знал.Ночной кулак обрезомего не задержал.Он шел не на потехув победном кумаче,и нэпман не объехалего на лихаче. С нелегкой той дороги,с любимой той землив сторонку лжепророкиего не увели.Ему бывало плохо,но он, упрям и зол,не ахал и не охал,товарищ комсомол.Ему бывало трудно —он воевал со зломне тихо, не подспудно,а именно трудом.Тогда еще бездомный,с потрескавшимся ртом,сперва он ставил домны,а домики — потом.По правилам наукикрестьянско-заводскойего пропахли рукижелезом и землей.Веселый и безусый,по самой сути свой,пришелся он по вкусуОтчизне трудовой.
ЮРИЙ ГАГАРИН
В одном театре, в темном заленеподалеку под Москвойтебя я видел вместе с Валей,еще женой, уже вдовой.И я запечатлел незыбко,как озаренье и судьбу,и эту детскую улыбку,и чуть заметный шрам на лбу.Включив приемник наудачу,средь волн эфира мировыхвчера я слушал передачукружка товарищей твоих.Они, пробившись к нам сквозь дали,не причитали тяжело,а только медленно вздыхали,как будто горло им свело.И эти сдержанные вздохитвоих подтянутых друзей —как общий вздох одной эпохи,как вздох морей и вздох полей.Я видел сквозь туман московскийкак раз тридцатого числа,как тяжкий прах к стене кремлевскойпечально Родина несла.Ты нам оставил благородно,уйдя из собственной среды,большие дни торжеств народныхи день один большой беды.
КРЕМЛЕВСКИЕ ЕЛИ
Это кто-то придумалсчастливо,что на Красную площадьпривезне плакучеепразднество ивыи не легкую сказкуберез.Пусть кремлевскиетемные елитихо-тихостоят на заре,островерхиедети метели —наша памятьо том январе.Нам сродниих простое убранство,молчаливаяих красота,и суровых ветвейпостоянство,и сибирских стволовпрямота.