Лавина

— Сбили! — закричал какой-то солдат. Лицо его было еще бледным, но он уже улыбался. Люди жались друг к другу, как стадо испуганных овец. Бледные как смерть, они как будто прилипли к стене.

Лишь после того как кто-то закричал: «Врача! Скорее врача!», люди стали понемногу проявлять признаки жизни. Многие уже пришли в себя, перестали дрожать.

Какой-то старичок лежал на мостовой и стонал. Девушка подбежала к нему, быстро вынула из сумки белый шелковый платок и приложила его к горлу старичка. Платок стал красным. К ним подошел мужчина средних лет с портфелем в руках, и кто-то из собравшихся закричал:

— Доктор! Слава богу, доктор!

Девушка взглянула на часы и быстро пошла по улице. За ней бросился черноглазый молодой человек в вышитой рубашке.

— Мариенка! — закричал он, запыхавшись. — Мариенка, это ты? Ты не пострадала?

Девушка обернулась. Лицо ее покраснело.

— Душан! — воскликнула она в изумлении. — Откуда ты взялся?

Душан Звара крепко сжал ее руку.

— Слава богу, ты не пострадала, — сказал он. — Так, значит, это действительно ты! Я слышал тебя по радио, но не свеем был уверен…

— … что это я, Душан? — прервала его Мариенка Захарова.

Он посмотрел на нее из-под густых бровей, в уголках его рта появилась едва заметная улыбка.

— А знаешь, когда-то у тебя голос был веселее…

Мариенка вспыхнула.

— Если голос зависит от… — она хотела сказать «сердца», но слегка смутилась и сказала: — От настроения, то грустным он быть не должен.

— Что ты здесь, собственно, делаешь? — не отрывал от нее взгляда Душан. — Как ты попала на радио?

— Не поверишь, но представь себе, что с твоей помощью! — рассмеялась она. — Им нужен был женский голос для передачи, посвященной твоим партизанским стихам, и одна моя приятельница, зная, что я люблю декларировать, пригласила меня. Она там работает, в редакции. А поскольку лучше они никого не нашли, взяли диктором меня.

Они уселись на лавочку у Малого вокзала, на перроне которого стояли солдаты и штатские с чемоданчиками. На железных перилах, держа в руках лопаты, сидели чиновники. Они отправлялись рыть окопы.

— Знаешь, Душан, я ушла из дому, — начала Мариенка. — Да, серьезно. Здесь у меня живет тетка… — Со стороны Урпина подул холодный осенний ветер, швырнув в Душана и Мариенку пригоршню сухих листьев. Мариенка рассеянно разорвала на две части желтый лист клена и, устремив на него взгляд, как будто читая, продолжала: — Дома я уже не могла больше выдержать, все мне опротивело. Знаешь, отец… — Она в отчаянии махнула рукой. — Нет, ты этого не можешь себе представить. И все вокруг него, боже мой, Эрвин, Пуцик… Как тебе рассказать? — вздохнула она. — Кругом такой мрак, притворство…

Опустив глаза, она вспоминала танцевальный праздник. Тогда решилась ее судьба! После стольких лет она снова увидела Янко. Он отнесся к ней как к совсем чужой. Она думала, что давно уже избавилась от его очарования, что он ей совсем безразличен. Но когда снова его увидела, какая-то сила сковала ее. Даже холодные слова Янко, сопровождаемые иронической улыбкой, не оттолкнули ее от него. Она почувствовала в нем и в тех партизанах, которые танцевали на кругу, невероятную силу. Да, силу, которая изменит ее жизнь. Как — этого она не знала. Почувствовала только, что, подобно лавине в горах, что-то низвергается, сметая все на своем пути. Но дышать ей стало легче.

Она посмотрела на Душана и, понизив голос, снова заговорила:

— Отец принуждал меня выйти замуж за одного… гардиста. Невероятно! Больше я уже не могла терпеть и ушла. Взяла чемоданчик и, когда отца не было дома, отправила тете телеграмму и приехала в Бистрицу… Смешная история, — засмеялась она, — правда?

Душан покачал головой:

— Нет, Мариенка, это вовсе не смешно. Я очень рад, что ты так поступила. Знаешь, я верил, что ты не такая, как твой брат.

— Эрвин? — поправила она растрепавшиеся волосы. — Ведь ты с ним хорошо знаком. А знаешь, что самое страшное? Он не верит в людей.

Душан рассмеялся:

— Он верит только в свою гениальность… А где Эрвин, дома?

Мариенка кивнула головой. Из кинотеатра напротив выходили люди. Над дверями висел большой пестрый плакат: белокурая девушка в форме солдата Красной Армии бросает гранату в немецкий танк.

— Я видела этот фильм, Душан, — кивнула она головой на плакат. — Замечательные люди эти русские. Это был первый русский фильм, который я смотрела. Ты и представить себе не можешь, какое влияние оказала на меня Бистрица. Этот энтузиазм, эта потрясающая атмосфера!.. Вчера на радиостанцию приходил один русский партизан, разговаривал с нами…

О многом еще хотелось ей рассказать Душану. Она хотела объяснить, как старается доказать, что она совсем иная, не такая, как ее отец. Когда вчера она читала перед микрофоном сообщения о зверствах гитлеровских солдат, то живо представляла себе, как люди ее слушают. Она понимала, что разжигает в сердцах слушателей справедливый, святой гнев. Нечто подобное она чувствовала тогда, когда играла в Погорелой в пьесе, автором которой был как раз Душан. Уже тогда она всю себя отдала зрителям и была счастлива, что живет не только для себя.