Лавка

Под телегой висит тормозной башмак. С его помощью придерживают заднее колесо, когда на подступах к городу съезжают с Георговой горы. «Гродок лежит в долине», — утверждают сорбы, «Шпремберг лежит под горой», — утверждают немцы. Шпрее у горы — это и есть Шпремберг, потому что «берг» по-немецки значит гора. Гродок — это и есть город, говорят сорбы, мы давнее здесь живем, как немцы.

Перед Лесным мостом дорога становится совсем ровной. Дедушка отпускает башмак.

— Смотри только не схватись за его рукам, не то пузыри вскочут, где и не надо. — Башмак раскалился докрасна, и дедушка охлаждает его на свой лад. После трехчасовой качки и тряски ему самое время отлить водичку. Все едино еще не развиднелось, никто не заметит. Развиднелось не развиднелось, а матери это не по нутру. Она заходит за фургон.

Вот мы остановились, и тормоз, стало быть, остыл. А рядом как раз заезжий двор с коновязью. Георгова гора пожелала иметь подле себя заезжий двор, и ее желание было выполнено. Трактир Коллова с коновязью. Коллова бабка — черный платок, лицо тыквой — приглядывает за распряженными лошадьми. Едва появится очередной гость с лошадью, она спрашивает:

— Коли-ежели он у тебя с норовом, так и скажи, я тода ему сенца на вилах подам. — А коней неноровистых бабка обихаживает будто малых детей. — Опять ты себе нос приморозил? Ты поди-кось мерз на дворе, а хозяин твой в трактире засел для сугреву? — так она жалеет старого мерина, а кобыле, у которой как раз средь зимы началась течка, она говорит: — Ты никак середь зимы надумала спариться? Тебе никак зимние жеребята запонадобились?

Стоит только возу свернуть на заезжий двор, как у Колловых на кухне заваривают горячее питье: для женщин — пунш, для мужчин — грог. Моя мать не желает ни того ни другого. Она заказывает хлеб, гарцский сыр и запивает все это тминной водкой: кусочек — глоточек, кусочек — глоточек, рюмочку тминной, другую рюмочку — ведь и у человека две ноги, а третью рюмочку — для хорошего настроения. Все, можно двигаться дальше, для рождественских закупок потребно легкомысленное настроение.

Тихо падает снег, крупные такие хлопья. В Гродке снег сразу растопчут и развозят, если его слишком мало выпадет. Уж больно много людей в Гродке, да и школьники не прочь перехватить падающие хлопья. А школьников в Гродке тьма-тьмущая. Вот в Босдоме, там снег может спокойно улечься и сказать себе: «Ух, как здесь уютно, здесь я и останусь».

Мать проходит мимо лавки Штерца. Эта лавка, как нам уже известно, ее идеал. При ее содействии она надеется мало-помалу осчастливить всех босдомцев, поэтому правым глазом мать смотрит прямо перед собой, а левым заимствует примеры у Штерца, и в частности устанавливает, что тем, кто приходит к нему выпить, он предлагает зимнюю редьку. Мать где-то вычитала, что редька усиливает жажду. А не стоит ли ей дома, в Босдоме, предлагать на закуску пивохлебам репу, которую мы сами и сажаем?

Хозяева лавок, в которых моя мать делает закупки для своей деревенской лавки, именуют себя оптовиками. Начинает мать с магазина Марунке, что на углу. У Марунке она закупает полдюжины дед-морозовых масок и три дюжины елочных наконечников из пестрого дутого стекла. А самых маленьких елочных шариков мать хочет в этом году купить десять коробок. Малорослый лавочник выстелил поперек своей блестящей лысины толстую черную прядь. Он сгибается в поклоне, и заложенный у него за ухо карандаш подпрыгивает.

— Очень сожалею, фрау Матт, — говорит он.

Да-да, он говорит фрау Матт и при этом кланяется моей матери, хотя знал ее девчонкой и, конечно, не забыл, что это Ленхен Кульковых, проведшая детские годы за три дома отсюда, если идти в сторону Лесного моста.

— Очень сожалею, но маленьких шариков предложить не могу. Это были шарики из России, а у них там, сами знаете, революция.

— Они что ж, елочными шариками заместо пуль стреляют? Прям не верится! — восклицает мать.

У кондитера Новки она покупает две дюжины пряничных домиков с сосульками из сахарной глазури по краю крыши. В глубине души мать скорбит о том, что отец, которому зимой в поле все равно нечего делать, не печет такие домики для собственной лавки.

— Сосульки из сахара? — презрительно хмыкает отец. — Я, к твоему сведению, булочник, а не пряничник.

В ботинках, которые мать натянула специально для городского выезда, бунтуют мозоли. Собственно, и завелись-то мозоли из-за слишком тесной обуви, но мать хочет взять их силой, хочет явиться перед миром в тех же изысканных башмачках, которые носила девушкой. Жаловаться она может только нам:

— Ну будто у меня туда горох накладен.

Вот почему, проковыляв через Длинный мост, мать заходит к мяснику Рутчке, что на Дрезденской улице, садится в уголке для едоков и устраивает себе второй завтрак. Для начала она заказывает теплую тепленькую, штучки, скажем, четыре, потому как у Рутчке горчица больно хороша.