Лавочка мадам Фуфур

Я заказал ей сладкий чёрный, а себе выбрал кофе с кокосовой стружкой – на поверку это оказался обычный американо с кокосовым молоком и снежно-белой шапкой сливок.

Покончив с напитками и громадными круассанами, согревшись и налюбовавшись снежной красотой за окном, мы ещё немного посидели, а затем оделись и не торопясь зашагали вдоль зимних улиц. Вечерело, неспешно вытягивались тени, на небосклон выходили редкие, холодные и яркие звёзды… Повинуясь совершенной спонтанности, я отошёл к киоску и купил пакетик цветных драже, тех самых, на которые с ухмылкой поглядывал уже года два. Детские конфетки на любой вкус…

– Катя?

Она согласно усмехнулась, и щепотка разноцветного горошка перекочевала ей в ладонь. Я съел бледно-салатовую, золотистую и красно-коричневую пульки. Катя отправила в рот разом всю горсть. Объяснила: вкус всё равно не разберёшь, всё это ароматизаторы и заменители. Но если съесть все разом – получается как тянучка.

Я последовал её примеру. Пожадничал – зубы намертво слиплись, и по подбородку потекли сладкие слюни. «Лучший способ произвести впечатление на девушку!» – ехидно, как наяву, произнёс Вениамин. Я вздрогнул, заозиравшись, но никакого Веника рядом, разумеется, не было. Вместо этого я поймал смеющийся Катин взгляд, героически проглотил липкую массу и смело произнёс:

– Катя, мы так и толком не поговорили о материале для вашей работы. Уже поздно, вам, наверное, пора. Выходит, мы увидимся ещё?

– И правда, – растерялась она. – Выходит, так… А может быть, вы расскажете мне что-нибудь по дороге?

– Задавайте вопросы, Катарина, – согласился я, засовывая руки поглубже в карманы. С одной стороны, так я не мог взять её за руку раньше, чем успел бы об этом подумать. С другой – так она сама могла взять под руку меня, если бы захотела.

Снова пошёл некрупный, ласковый и мокрый снег. Под ним мы быстро стали похожи на снеговиков и к тому времени, как добрались до станции монорельса, как следует озябли.

– Возьмёте мои перчатки? – спросил я, извлекая из рюкзака двух вязано-кожаных лохматых монстров.

– Нет, спасибо, – пробормотала Катя, натягивая собственные серые варежки и вытряхивая из складок шарфа снег. – Уже поздно.

Я жутко разозлился, что не осмелился предложить ей перчатки раньше. Но она как будто не заметила моего смущения: подошла поближе и сама смахнула снег с моего плеча. Пробормотала:

– Ну и занесло нас…

– Однако…

Подъехал поезд. Катарина смотрела на меня так, будто чего-то ждала. Но я не мог, не мог… Я знал, чем может закончиться то, что произойдёт, если я… если я…

Я влетел в вагон в последний момент – когда он уже захлопывал старенькие стеклянные двери. Выпалил:

– Я могу проводить вас! – И с колотящимся сердцем привалился к стене, загородив недовольным пассажирам карту монорельса.

Катя-Женя улыбнулась, и в её глазах зажглись прежние снежные огоньки.

Молча, изредка выжидающе взглядывая друг на друга, мы доехали до её станции. Молча вышли. На сходе с эскалатора я подал ей руку – и дальше мы шли, держась за руки, по-прежнему без слов, под затихающим, мелко кружащим снегом. Волосы её стали совсем влажными и начали виться на концах. Когда мы попадали в конусы фонарного света, Катя казалась мне мраморной царевной из сказки.

– Мне сюда, – наконец вздохнула она у наземного перехода. От него расходились две дороги: одна вела вдоль аккуратно сметённых сугробов к крыльцу оранжевой высотки. Вторая уводила в темноту гаражных лабиринтов, где металась метель и поскрипывали редкие, засыпанные снегом висячие лампы.

– Катя…

– Если вы не замёрзли, можно пойти в обход. – Она указала на второй путь. – Я здесь часто гуляю. Правда, так поздно никогда не была. Страшновато.

– А сейчас – не страшно?

– Нет. – Она презрительно тряхнула головой; с волос упало несколько снежинок. – Нисколько.

– Почему же? – шёпотом спросил я.

– Я ведь не одна.

И мы свернули на тёмную тропинку, утопавшую в свежих густых сугробах, освещённую неверным светом оранжево-зелёных фонарей. «На дурную тропинку, – пробормотала совесть голосом Веника. – Тони, ты сам потом об этом пожалеешь…»

«Пусть!»

Я упрямо шёл следом за Катей – она вела меня всё глубже в метельные узоры, далеко-далеко за которыми сияли огни центральных кварталов и тянулись ленты надземных рельсов и автострад. Но всё это было в дальней дали, а близко были только снежная пустота, чернильный лиловый мрак, рыжие дорожки света и маленькая церквушка на холме, а ещё – Катя, Катарина-Женевьева, такая близкая и совершенно недоступная…

Мы остановились под низким фонарём, раскачивавшимся на ветру. Снег почти стих, и на её ресницах дрожали прозрачные, хрустальные капли.

– Катя…

Я разглядел в её зрачках своё отражение. Она тяжело дышала – я видел, как поднимаются и опускаются складки пушистого объёмного шарфа.

Я не знал, что делать дальше. Вернее, конечно, знал, но всё ещё не мог решиться и уже почти собрал в кулак остатки благоразумия, чтобы попрощаться, когда Катя подняла руку и коснулась моего плеча. Легонько сжала, погладила самыми кончиками пальцев.

– Смотрю на тебя – и держусь из последних сил, – выдохнул я.