Лавочка закрывается

Проведя так много времени в больнице, пациент-бельгиец, наконец, выписался и теперь летел назад в Брюссель и на свою административную должность в Европейском Экономическом Сообществе. Он с юмором говорил о себе как о «пациенте Европы». Чувствовал он себя неплохо, обладал кипучей энергией, хотя и похудел и в значительной мере утратил былую силу, потеряв одну голосовую связку, легкое и почку. Врачи рекомендовали ему отказаться от алкоголя, и он, покинув больницу, в течение двух недель амбулаторного наблюдения ограничивался вином и пивом. Он, удовлетворенно посапывая, вдыхал сигаретный дым через небольшое отверстие в шее, которому не позволяла зарастать пластиковая имплантированная трубочка, предназначенная для отсасывания и интубации, а когда у него возникало желание повалять дурака, он через это отверстие мог и говорить. Курить ему запретили, но он решил, что такое курение не в счет. Его шаловливая, веселая жена, радуясь тому, что он вернулся к ней живым, тоже курила для него. Она умело складывала губы трубочкой и, затянувшись своей сигаретой, игриво посылала тонкие струйки дыма точно в хирургическое отверстие с его пластиковым цилиндриком и съемным колпачком. Более того, если они находились у себя, они обнимались, целовались, щекотали друг друга и пытались заниматься любовью. К их радости и удивлению, им это удавалось гораздо чаще, чем они рассчитывали совсем незадолго до этого. Теперь он обычно прятал от постороннего взгляда свою катетерную вставку, надевая рубашку с высоким воротником и завязывая большой узел на галстуке или нося аскотский галстук, шарф или живописный шейный платок. Он обнаружил в себе слабость к тканям в горошек. Этот пациент Европы только свою жену посвятил в еще одну тайну: он был абсолютно убежден, что никакие меры, предпринимаемые им, его коллегами или какими-либо организациями экспертов, не окажут сколько-нибудь длительного положительного воздействия на экономическую судьбу его континента или Западного мира. Человек почти не мог влиять на события, происходящие с человечеством. История пойдет своим путем, независимым от людей, которые ее делают.

Покидая больницу, эта парочка устроила маленькое торжество в его палате и подарила всем сестрам-сиделкам и другим работникам больницы по бутылке шампанского, по фунтовой коробочке шоколадных конфет «Смешной фермер» и по пачке сигарет. Они бы и деньги им дали, каждому по сто долларов, но администрация больницы возражала против денежных даров своим сотрудникам.

Пациент-бельгиец и его жена обычно покупали себе билеты первого класса, но каждый раз часть пути предпочитали проводить в креслах второго, где, сидя рядом, они могли курить и, прижавшись плечо к плечу и бедро к бедру, предаваться под покровом одеял сомнительным шалостям, игриво лаская гениталии партнера и доводя друг друга до оргазма.

Возвращаясь над Атлантикой на этот раз, они самодовольно расположились в своих креслах первого класса и смотрели кино, комедию, в тот момент, когда была объявлена тревога, о которой они не знали. Оба они не придали никакого значения многочисленным вихревым облачкам, которые на их глазах стали раскручиваться следом за невидимыми телами, летящими быстрее их самолета; они стали появляться на небе выше и ниже их после того, как экран почернел, лампы в салоне засверкали неистовым светом, а шторы на иллюминаторах были подняты. Направляясь на восток, навстречу ночи, они ничуть не взволновались, увидев, как чернеют небеса. Солнце за ними сделалось серым, как свинец. Одновременно с выходом из строя видеомагнитофона что-то, вероятно, случилось и с внутренней системой громкой связи. В наушниках не было слышно музыки и никаких других развлекательных звуков. Когда в передней части салона появилась стюардесса с микрофоном в руках и попыталась оправдаться за временные неудобства, ее слова не дошли по назначению. Когда пассажиры в шутливом напускном раздражении жестами призвали к себе других обслуживающих салон членов экипажа и те склонились над ними, чтобы выслушать их вопросы, голоса пассажиров не произвели ни единого звука.

Деннис Тимер тревоги не услышал, а кардиналу, которого ранее посвящали в некоторые подробности планов катастрофы, о ней не сообщили. Многим позвонили по телефону, но среди них не оказалось ни этого ученого мужа, ни этого пастыря душ. Поскольку теперь не было ни малейшей возможности защитить граждан от нападения, никаких общественных укрытий более не предусматривалось, а посеять страх и отчаяние предупреждением, которое может оказаться ложным, если предполагаемый ядерный контрудар так и не будет нанесен, считалось непродуманным политическим шагом.