Лавра

"Ты не боишься меня?" - он почуял и спросил подозрительно и раздраженно. "А что ты можешь?.. Ну, давай, кайся, в чем ты там?.. Ты ведь - ихний?.." - я дернула плечом, освобождаясь из пальцев. Склонив голову, он смотрел, удивляясь: "Ихний?" - моргнул и повторил нараспев. Глупое слово доставило ему удовольствие. Последний страх ушел: я думала о том, что плод, качающийся на Митином дереве, не такой уж опасный. Митины слова - "с этими - только холодом" показались мне чрезмерными: существо, стоявшее передо мной, понимало человеческую речь. "Ну, ладно, мне пора". Я не успела сделать и нескольких шагов, когда раздался хруст. Цепкая рука легла на мое плечо и развернула рывком. Как в медленном кино, я смотрела на обручальное кольцо, горевшее на его занесенном кулаке. Обожженные глаза пылали ненавистью: "Ка-аяться? - он пропел, выворачивая шею. - Я-то пока-аюсь... А вот ты - ты-то пропадешь пропадом со всеми своими талантами!" Удар ужасной силы, от которого искрами брызнули мозги, разорвал лоб. Я шатнулась назад и, оскользая по наледи, канула навзничь - затылком в чугунный край. Торжествующий голос, зовущий меня по имени, покатился и замер, уходя на дно. Открыв глаза, я повела рукой: лицо было мокрым и липким. Слыша тяжелый затылок, я поднялась, оглядываясь. Перед глазами плыл золотой обруч чужого обручального кольца. Набережная пустовала. Если бы не кровь, заливавшая веки, я могла бы подумать - привиделось.

Подцепив горсть, я обтерлась снегом. Страшная злоба гнала вперед. Я шла и шла, не чуя ног. В шумевшую память, доказательством увиденного, вступал холодный окликающий голос. Случившееся не укладывалось. Дрожащая мысль пульсировала короткими искрами. Я возвращалась и возвращалась к началу, словно сцена в митрополичьих покоях, увиденная и разыгранная, могла дать ключ: последнее, о чем думала тогда, - единственный свидетель, слышала ядовитый разговор, затеянный уполномоченным, а значит - могла рассказать. Боль в затылке мешала рассуждать спокойно. Обрывочно мелькнуло о мастерской, и, оглядевшись, я с удивлением поняла, что выхожу к площади Льва Толстого - к Петроградской. Проделанный путь выпал из памяти. Мысль о метро напугала меня. С таким-то лицом... Я подумала, первый же милиционер... Нет, надо - на маршрутку. Остановка - за Дворцом культуры. В полумраке маршрутки незаметно.

Только теперь, скрываясь на заднем сиденье, я вдруг сообразила, что ехать-то - некуда: Мити в городе нет. Он уехал, и я сама, по своей воле не явилась на вокзал - проводить. Теперь я осталась одна, потому что с ними, с моими домашними, знающими, как надо, я больше не могу ни о чем. "Ну, ладно же! - Ярость, обращенная к отцу Глебу, поднималась в моем сердце. - Значит, говорите, нет - просто так никогда не бывает? Сейчас, вот сейчас мы и проверим..." Маршрутное такси въезжало на Кронверкский мост. От моста оно всегда следовало прямо. Ничто на свете не могло изменить его маршрут. Приложив руку к рассеченному лбу, я забормотала глухо, с трудом подбирая слова: "Господи, Ты сам видел то, что было на набережной. Если это действительно важно, тогда я должна рассказать, но рассказывать некому, кроме Мити. Если же это - морок и пустое, тогда пускай она едет прямо, а значит, больше никогда я не увижу Митю".

Постовой милиционер, выросший за мостом, поднимал жезл. Короткими отмашками он направлял поток в сторону - в объезд. С той стороны моста поперек обычного маршрута - чернело разрытое. Огромный котел стоял на треноге, под которой, бросая отсветы на рабочие лица, пылал огонь. Красноватые змейки вились над котлом. "Асфальт, варят асфальт", - зазвучали объясняющие голоса.

У темного дома, нависшего над Невкой, я приказала - остановить. Один сильный, один слабый: постучалась, прислушиваясь. Поднялись осторожные шаги. Прикрывая рассеченный лоб, я смотрела, как Митя, открывший двери, встает на пороге. Я отвела руку и услышала короткий стон: всплеснув руками, он сделал шаг и обхватил меня. "Ничего, ничего, уже ничего... Я - рассказать, странная история, послушай..." Не выпуская, он бормотал растерянно. Я высвободилась и вошла. Слабый свет потолочной лампочки заливал мастерскую. Под этим светом, прямо на топчане, белели разложенные листы. Необоримая слабость, словно я и вправду стала раздавленным насекомым, давила на плечи. Митя выскочил в прихожую и мгновенно вернулся - с зеркалом в руках: "Посмотри, надо что-то, умыться... или врача, зашить..." Рассеченный лоб саднило. Лицо, глядевшее из зеркальной рамы, было страшным: рана, вспухавшая по краю, сочилась сукровицей. Круглые синеватые тени, похожие на пятаки, лежали под глазами. Продольные разводы грязи резали щеки морщинами. "Фу, старуха!" - изо всех сил я оттолкнула рукой.