Лазалки

Было около четырех часов дня, пустынно и безлюдно. Из полуоткрытых окон пахло чьим-то поздним обедом. Щами, гречневой кашей, поджаренной на топленом масле. И наверняка на низенькой газовой плите булькала эмалированная желтая кастрюля в красный горошек и шипела большая чугунная сковорода. Потому что такая незамысловатая утварь уже несколько лет нет-нет да и появлялась в мебельном магазине возле автобусной остановки. Среди тяжелых зеленых кресел-кроватей, синих диванов с поролоновыми матрацами на полу стояли картонные коробки, а в них ждали будущих владельцев, осыпанные опилками, завернутые в серую бумагу, большие и маленькие кастрюли, желтые в крупный красный горошек. Такая посуда была в городке практически в каждом доме. У нас, у соседки Сидоровой и у Марининой мамы, – совершенно одинаковые желтые кастрюли в красный потертый горошек. Освободив лазалку, Марина бродила возле забитого газетного киоска, рвала тимофеевку, смотрела вслед проезжающим грузовикам. Ветер ворошил ее короткие волосы, тащил за сарафанчик в сторону дома. И Марина, придерживая разлетающийся подол, медленно превращалась во вредину, следила за мной.

Если я чего и боялась по-настоящему, то именно этого: когда, подтянувшись, замираешь посреди турника, оттягивая секунды. Надо поскорее набраться смелости, зажмуриться, что есть силы толкнуть себя и покорно сдаться кувырку. Это можно сделать только ради чего-то важного. Чтобы деда выписали из больницы. Чтобы вечером бабушка, растирая кулаком слезы по крупным мягким щекам, не рассказывала, что у него снова подскочило давление и врачи поставили капельницу. Реанимация и капельница – две большие черные сороконожки, истязающие деда. И его надо срочно спасти. Вот сейчас, еще немного, секундочку, я перекувырнусь, тогда уж точно дед поправится. У него в глазах снова появится веселый огонек-отблеск сабли. Дед крикнет: «Вперед! В атаку!», нас подхватит безымянный ветер и понесет в парк или на станцию, за пончиками.

Главное – выполнить правильно и красиво кувырок. Чтобы вблизи не пробегала черная собака и не летали галки. Чтобы мальчишки не помешали и никто не окликнул. Немного помедлив на вытянутых руках над турником, покорно и решительно, с надеждой вдыхаешь. И с размаху заставляешь Землю качнуться. Небо, облака-облака-облака, отблески солнца, пыльная, темно-зеленая листва, фонарь с разбитым забралом, провод с рядком воробьев и ласточек, угол дома с кое-как застекленными балконами, лыжами, бельем, перемешиваясь, на зловещей, ужасающей скорости падают вниз. Земля, присыпанная порошком какао взбитой пыли, с трещинами, травинками, жуками-пожарниками, срывается с места и летит вверх. Чтобы спасти деда от реанимаций, капельниц и уколов, кувырок надо выполнить безупречно. А я ничего не умею выполнять безупречно, и, даже когда рисую, выходят кривые линии. Перекошенные дома. Покосившиеся остановки. Пошатнувшиеся фонари, под ними немного пьяные, завалившиеся набок старушки с собаками. И хромые птицы, летящие по кривой. И кувырок у меня редко получается правильный. Обязательно что-нибудь подведет или помешает: из-за угла неторопливой трусцой выбежит черная собака. Мальчишки, играющие в мяч, крикнут что-нибудь скользкое и сопливое в спину. Или мои поролоновые ноги полетят криво и некрасиво. Тогда совсем скоро, насупившись перед телевизором, долго выдерживая игру в обычный вечер, тихонько дуя на чай и протягивая кипяток по-купечески через кусок сахара, стараясь не портить мне детство, бабушка все же надломится. И, вздыхая, признается, что деду поменяли врача. Назначили новое, очень дорогое лекарство. Красные капсулы. Их интересно раскрывать и обнаруживать внутри горький белый порошок. Но делать так нельзя. От этих капсул пропадает память. И дед вылечится, но совсем скоро забудет о кавалерии, бурке, сабле и папахе. Тогда бабушка совсем надломится и начнет причитать. От этого квартира быстро наполнится серо-сиреневыми вздохами до краев. Все вокруг, даже ковры и зеленая тарелка-абажур, пропитается слезами, уже выплаканными и еще только рвущимися из груди. Бабушка назовет себя мученицей и вспомнит царицу мать небесную, хорошую женщину, живущую над облаками. Совершенно не подозревая, что это все оттого, что кувырок получился кривым. Из-за черной собаки. И окрика мальчишек.

Когда испытание позади, с пятью сердцами, каждое из которых оглушительно бьется: в висках, груди и шее, пошатываясь, спрыгиваешь с турника вниз. Небо и земля, заняв положенные им места, становятся не такими уж чужими и с ними можно на некоторое время перейти на «ты». В голове еще немного пульсирует, в шее – тоже. Честно говоря, ужасно приятно, когда небо замерло и висит сверху, а земля неподвижно лежит под ногами. А внутри тепло, оттого что кувырок выполнен.