Лазоревый петух моего детства (сборник)

— Алеша, — говорили ему педагоги, — наработаешься еще. Мы тебя на медаль вели, а ты…

Он отвечал простодушно:

— А я не отказываюсь. Я в бронетанковое училище поступать буду. Для бронетанковых войск медаль не помеха.

В конце концов на его лесовозную деятельность закрыли глаза. Балл успеваемости таким образом выровнялся.

Утром он не ощутил боли, она ушла, будто ее и не было. Полюбовавшись на свой красивый аттестат, Алеша пошел на работу.

Как только занятия в школе кончились, он попросил поставить его в нормальный график, с тем чтобы отпускали только на письменные экзамены. На устные он являлся прямо на лесовозе, отвечал первым и отбывал, сигналя и грохоча.

— Ты пижон, что ли, супермен, плейбой? — возмущались одноклассники.

— Не надо… Чего тут сидеть-то, ждать-то чего? — отвечал он. — А плейбой вообще из другой оперы.

Сегодня Алеша возил лес с дальней просеки. Двенадцатиметровые хлысты, свешиваясь с прицепа, царапали землю — этакие большие, но уже бессильные пальцы.

Выкатив на просторную поляну, Алеша заглушил мотор. Некоторое время он как бы слышал работу поршней, но постепенно в Алешино сознание вошел неназойливый шум леса. Ветер выдул запах бензиновой гари. Обступили Алешу лесные запахи. Утренний, еще не прогретый лес дышал ландышем и геранью, днем эти пряные ароматы угаснут, пересиленные запахом хвои и земляники. Алеша смотрел вокруг, прощаясь, — получит вызов, и все. Какая там будет растительность? Может быть, азиатская, может, дальневосточная?

Матерые сосны вдоль просеки тянули песню на высокой и сильной ноте, но выше и чудеснее поднимались дискантовые голоса тесно растущей молоди, вторили лесу подголоски — кусты и травы.

Алеша вылез из кабины, принялся цветы рвать, хотя раньше никогда за ними не нагибался. Стиснул в букете грушанку, любку, лесную герань и, застеснявшись, бросил. Поднял с земли цветок майник, положил его на ладонь, как чудо какое — хрупкий, вокруг тонкого стеклянного стебелька белые звездочки, даже не звездочки — отблески. Вздрагивают они, словно боятся. Дрожит цветок майник, аромат его пробивается сквозь бензиновый запах ладони.

— Ишь ты — видение! Комар тебя загубить может, а пахнешь-то как душисто. — Алеша хотел сказать цветку какие-нибудь другие слова, сродные его красоте и удивляющей беззащитности, но только вздохнул и осторожно приладил цветок в трещину в старом пне.

Ястреб за стрижом погнался. Разбился, ослепший в азарте, ударился грудью в провод высоковольтной линии, мертво распластал страшенные крылья и, заваливаясь на бок, пошел косо падать.

Алеша ахнул, жалеючи.

— Как же ты этак? — крикнул в опустевшее небо. — Глядеть надо!

Трехпалый дятел губил сосну — рвал ей кожу от корня вверх метра на два, словно лыко драл.

Алеша сказал серьезной и непугливой птице:

— Хоть ты и дятел, но сволочь порядочная. — Залез в лесовоз и поехал. Машину не торопил, наслаждался сильным гудением двигателя, старанием двух ведущих мостов, цепкостью скатов.

Огибая высокий, круто вздымающийся бугор, увидел — человек машет, зовет. Наверное, случилось что-то, когда помощь другого становится необходимой. Алеша заглушил двигатель и полез вверх, цепляясь за растущую клочками траву. На хребтине бугра стоял мужик лет шестидесяти, одетый по-выходному в пиджак с галстуком, завязанным давно, единожды и неумело.

— Быстрее! — кричал мужик, хотя Алеша был рядом. — Нету уже у меня терпения. — Когда Алеша поднялся на бугор и выпрямился, тяжело дыша, мужик на колени стал, полез под набросанные горой ветки, вытащил из-под них пол-литра. — Два часа тут сижу, аж с рассвета, замерз сперва, сейчас взмокрел — выпить не с кем. Никто по дороге не пробегает. Вымерли они, что ли? — Мужик снова сунул руки под ветки, вытащил стаканы, зеленый лук, хлеб, колбасу.

— Я не буду, — сказал Алеша.

Мужик опешил, он глядел на Алешу пристально — глаза будто просечены в темном стволе.

— У меня ж день рождения.

— Вечером выпьете.

— Я же утром родился, в это самое время. И на этом вот месте. Здесь наш хутор стоял — полуселочек маленький. Юбилей у меня… — Мужик погрустнел, сглотнул слюну и сказал откровенно, словно распахнул дверь: — Вечером гости придут, будут песни орать, будто и не я народился, а лично они. Слабый я теперь стал от всяческих размышлений. А ты еще вон какой, как валун. Небось срочную отслужил?

— Нет еще, вчера аттестат зрелости дали.

— Созрел, значит. — Мужик расплеснул водку по стаканам. — Давай.

— Извините, — сказал Алеша. — Вы уж один выпейте.

— Шутишь. Не по-людски одному пить. — Поняв, видимо, что Алеша не шутит, мужик попросил: — Ты хоть чокнись со мной. Поздравь.

Алеша поздравил его от души, даже руку пожал, пожелал здоровья и счастья. Мужик выпил, заел луком и встал. Был он ростом с Алешу, но заметно тоньше в кости, в груди уже, но губы у него были твердые. Мужик вытер глаза тылом ладони, сказал:

— Земля. Я с нею уже вдоволь наобнимался. — Был он усталый, наверно, съехавший с этой земли давно и тяжело живший на стороне. Наверно, вернувшийся сюда доживать.