Алеша тоже встал. «Ночью, никак, ливень пролил. Ребята небось повымокли». Может быть, виной тому настроение мужика, может быть, аттестат зрелости или вчерашняя пугающая боль в животе — показалось Алеше, что вокруг все сверкает: и река, и ручьи, и даже всякая лужица. Туман, текущий в оврагах и тающий на полях, смягчает это сверкание, разнося его малыми искорками до горизонта и выше, как бы соединяя ручьистую эту землю с небом.
Мужик сказал горько, что, будь его воля, он бы всех людей выселил с этой небогатой земли жить в быстро развивающуюся Сибирь, а эту землю очертил бы строгой чертой, запрещающей вход в нее всему, что рубит, копает и строит. Пускали бы сюда только по пропускам с круглой печатью, чтобы отдохнул человек душой и погрустил над могилами, поскольку вся эта земля состоит из могил, наслоившихся друг на друга за долгую тысячу с лишком лет, и поскольку именно в ней отыщет русский человек либо свой древний корень, либо живого родича, либо его погост.
— Оторвал я тебя от работы, — сказал мужик, спохватившись. — Ничего, а? Фитиля не вставят?
— Ничего. Я в бронетанковое училище поступаю.
— Значит, танкистом будешь. Танкисты все гордецы. Правда, горят они знаменито, скачут из танка, будто от соснового полена искры. Я танкистов гасил. Я пехота.
Алеша сел, взял белую луковку, ткнул ее в соль и в соль же бросил.
— Вот что, — сказал он с горячностью, ему не свойственной. — Не будет этого! И танков не будет в вашем теперешнем понимании. Будут БАСОЕ.
— Какое? — спросил мужик, садясь напротив.
— БАСОЕ. Бронетанковая автоматическая самоподвижная огневая единица. Вы, как я понимаю, человек разносторонний, вы понимаете, что танку при современном уровне техники экипаж не нужен. Объективно — даже вреден. Эмоциональность, индивидуальная оценка, пристрастность искажают картину и оценку боя в целом. Танком должна управлять электронная машина. При этом один человек с командного пункта может вести в бой целое соединение, скажем роту. Биологическое пространство, нужное людям, делает танк громоздким. Машина будет ниже, компактнее, будет иметь больший боезапас и автоматическую систему гашения пламени в случае опасного попадания.
— А героизм? — спросил мужик скучным голосом.
— Героизм оставим пехоте.
Мужик с подозрением оглядел Алешу, схрустел вывалянную в соли луковицу, шумно вздохнул.
— За пехоту не опасайся, у нее и без тебя, головастика, героизма хватит… — Некоторое время он шевелил губами, головой тряс, махал рукой возле уха, словно отгонял мошкару, и сказал, вдруг просветлев лицом: — А что? А ничего. Все правильно… Придумай что-нибудь и пехоте, чтобы ей не гибнуть зазря… Давай за тебя выпьем.
— Я ж на машине, — сказал Алеша, — мне ехать пора.
— На машине — не возражаю. На машине я бы и сам не стал выпивать. — Мужик посмотрел с бугра на груженый лесовоз, он и забыл о нем, видимо. — За тебя, значит.
Мужик залез с Алешей в машину.
— Пешком ходить лучше, — сказал он. — Но снизойду, с тобой до поселка доеду. У меня ж день рождения…
Всю дорогу мужик говорил о скудости хлебных злаков на этой земле, мол, на их месте можно вырастить богатырские леса и дубравы, от чего здешние реки и многочисленные озера, обмельчавшие за тысячелетний процесс истории, наводнились бы, зарыбились, луга утучнились…
— Думаешь, древние новгородцы дураки были, что здесь поселились? А теперь балды — о лесе не думают.
Алешины мысли, как казалось ему, были шире: от Таймыра до Кушки, от Бреста до Курильских островов…
На бирже Зинка, маркируя бревна, глядела на него, как на лютого своего обидчика.
— Ну чего ты? — сказал ей Алеша.
— А то, что бессовестный. Кто же так с девушкой поступает? Бросил посреди зала. А я в школе, считай, посторонняя…
— Это ты посторонняя?
Малышами Алеша и Зинка сидели за одной партой. Зинку пересаживали в передние ряды; она была небольшего росточка, но она неизменно возвращалась к Алеше на заднюю парту. После восьмого класса Зинка из школы ушла. Устроилась продавщицей в галантерею. Уволилась недавно, никому не сказав причины, — устроилась на лесобиржу учетчицей. Говорила, подаст нынче документы в финансово-экономический техникум на вечернее отделение. К Алеше Зинка относилась последнее время с такой бесцеремонной нежностью, что он пугался и отмахивался от нее, как медведь от осы. А она и не замечала. Зинка обижалась только на обиды, ею самой придуманные. Настроение ее менялось ежеминутно. Алеша привык, не перебивая, дожидаться ее последнего слова.
— Ой, как мы вымокли-то! — воскликнула Зинка. — Ну как есть до нитки. — Потом она объяснила, страдая: — А ведь все на всех было новое, хорошее — и одежда, и на ногах. — И тут же добавила: — Ну и пусть, и не жаль… — Потом она спохватилась, оттолкнула Алешу взглядом: — И не подходи ко мне, я тебя ненавижу. Витя Сойкин меня провожал с Пашей Катышевой.