Лазоревый петух моего детства (сборник)

На последней ездке случилась авария — лопнула цепь на передних стойках. Хлысты развалились по бокам машины, уткнулись в дорогу комлями. Алеша поднимал сползшие комли легко, с приятной натугой, что дает ощущение проворства и силы. Стойки стянул буксирным тросом, а когда спрыгнул с бревен на землю, снова почувствовал боль в животе. Только тронул машину, боль занозистым острым колом пошла кромсать тело. Алеша сполз на пол кабины, сосны в окне то надвигались на него, то кренились набок, то совсем пропадали в красных кругах. Он корчился долго, а когда полегчало немного — поехал.

На бирже он вылез из машины и тут же рядом улегся в траву, втискивая подбородок между колен.

Зинка подбежала к нему, испуганно ахнула, медленно, словно читая по складам, поняла глупость своей обиды и не стала оправдываться. Наклонившись над ним, белым, избитым болью, пробормотала:

— Алешенька, тебе плохо?

Алешу хотели везти в район на его же лесовозе. Вспомнив, как машина швыряла его по кабине, неожиданно проваливаясь в проеденные дождем колдобины, как на каждом таком ухабе его будто с головой в кипяток окунали, Алеша ехать отказался, заупрямился, говоря:

— На лесовозе работать нужно… — И объяснил далее, что дорога ему, пешему, в самый раз — мягкая, по такой дороге только и носить болячки в район, не спеша и с осторожностью. Пошел домой, отлежался, с унынием соображая: если болезнь затяжная или, того хуже, обнаружился в его организме скрытый серьезный порок и сейчас дает себя знать — прощай бронетанковое училище, быть ему штатским специалистом… Алеша скрипнул зубами так громко, что мать опустила испуганные глаза и попросила:

— Алешенька, ты уж потерпи, не ломай диван-то…

Зинку мама прогнала, говоря:

— Иди, иди, Зиночка, больные мужчины очень непривлекательные.

Вечером Алеша отправился в больницу.

Он шагал по дороге, прижимая больное место ладонью. Боль завладела им, вытеснила даже дыхание. Когда Алеша напрягался, вытаскивая ноги, схваченные холодной глиной, ей становилось тесно у него внутри и она вырывалась наружу коротким стоном.

Алеша останавливался часто и, подняв лицо, подолгу студил его на мокром ветру. Отдохнув, упирал взгляд в дорогу, искал, где поровнее, где пожиже грязь. Дорогу он не ругал — толку чуть, да и сил не было. По этой дороге ходили и ездили, возили грузы, носили ребят, рожденных на свет в райбольнице, мостили ее проклятиями и чертовщиной — тем бы словам затвердеть.

Низкие тучи наползли, замешали сумрак на мелком дождике. Неприютные кусты, запаршивевшие вдоль дороги, как бы вздыбились, устрашающе раскорячились. Березняк в отдалении смахивал на разросшееся семейство бледных поганок.

Уже совсем ночью, неподалеку от города, Алеша упал. Поднялся с трудом, вытер грязной рукой грязное лицо и увидел перед собой девчонку. Девчонка, должно быть, выскочила на дорогу с отвилка. Она смотрела на Алешу с испугом, шумно дыша и пятясь. Алеша захотел опереться ей на плечо, пожаловаться. Он сказал:

— Погоди. Я сейчас подойду.

Девчонка повернулась и, вскрикнув, пустилась от него убегать. Бежала она как бы толчками, не разбирая дороги, к городу, к тусклому свету спасительных фонарей.

Алеша шагал за ней. Они шли как привязанные. Впереди девчонка, следом Алеша. Он держался за нее взглядом, и она как бы тянула его. Он различал ее всю: и ее худобу под узким коротким плащом, и тонкую шею, туго обвязанную косынкой. Ему казалось, что он видит ее глаза, большие, в мокрых ресницах. Северная ночь пробивалась сквозь тучи и сквозь прорехи в них светилась в висячем дожде, в щербатых блюдечках мелких лужиц.

Город был уже рядом. Девчонка выскочила на сухое, поддала ходу и пропала.

— Куда ты? — прохрипел Алеша ей вдогонку. Оглянулся — один в ночи. Боль подкатила к горлу. Дыхание раскалилось. Ноги отяжелели.

Алеша водил по сухим губам мокрой рукой, пытался загнать боль обратно внутрь, чтобы не стонала она, не хрипела — чтобы заглохла внутри.

Алеша шептал:

— Вот он, город. Спуститься с горы, подняться на гору…

Спускаясь, он услышал стук двигателя. Машина шумела неподалеку, на соседнем пригорке. Оттуда в дорогу вливалась другая дорога, образуя в ложбине глубокую гиблую лужу. Алеша предположил: «В луже машина застрянет, попрошусь подвезти. Как пить дать — застрянет. Машина, груженная тяжело…»

На соседней горе зажглись фары. Смигнули с ближнего света на дальний, проверяя дорогу. Высветили перекресток, устланный свежей бревенчатой гатью. На бревнах, на самом стечении дорог, стояла девчонка. Она стояла нагнувшись, словно искала что-то у себя под ногами. Алеша обрадовался.

— Не уходи! — крикнул. — Я тут!

Фары запалили на бревнах разноцветные блики, закипели в луже бегучими кольцами. Они надвигались с горы, разгораясь слепящими дисками.

Машина сигналила, и Алеше стало тревожно.

Девчонка выпрямилась, огляделась поспешно и нагнулась опять.

— Чего ты! — крикнул Алеша. — Давай уходи!

В ответ девчонка завыла.

Алеша вдруг разозлился. Бросился к перекрестку. Хотел дать девчонке коленом, чтобы не мешкала — оскользнется, а машину кто остановит теперь. Никаких тормозов не хватит с горы по такой грязи.