Льды уходят в океан

Как-то на пленуме обкома Петр Константинович познакомился с писателем Виктором Родиным. Смайдову приходилось читать его книги, умные, глубокие по содержанию, написанные чистым и простым языком. Было в них много светлого, но все же Петру Константиновичу казалось, что писатель часто искусственно усложняет судьбы людей. «Почему любовь, — думал Смайдов, — обязательно должна нести в себе страдание, почему не показать ее только светлой, ничего другого, кроме счастья, не приносящей? Или писатели с целью все усложняют? Счастье, дескать должно браться с бою, тогда оно будет во сто крат дороже!»

Выйдя из обкома вместе с Родиным, Петр Константинович попросил:

— Если у вас есть время, давайте немножко прогуляемся.

— Хотите о чем-нибудь со мной поспорить? — напрямик спросил писатель.

— Хочу, — признался Смайдов.

И высказал ему свои мысли.

Родин долго шел молча, с любопытством поглядывая на своего оппонента. И вдруг сказал:

— Вы не обидетесь, если я с вами буду до конца откровенен?

— Я только на это и надеюсь, — ответил Петр Константинович.

— Договорились. Так вот, мы, писатели, жалуемся, что плохо знаем партийных работников. Поэтому они, дескать, у нас и не получаются. Кочуют из произведения в произведение дежурные парторги, по-солдатски прямолинейные секретари райкомов и так далее… Я тоже принадлежу к числу тех литераторов, которые жалуются. Но не в этом главное… Как-то мне рассказали об одном секретаре парткома, который не совсем похож на многих своих коллег. Бывший летчик, храбр, как лев, мыслит не только лозунгами. Принципиален, в бой идет, словно на таран, по-настоящему любит людей…

Родин остановился, рукой показал на небо, где тройка истребителей тонкими белыми нитями прочертила почти правильной формы круг. Спросил:

— Это очень трудно?

— Не думаю, — ответил Смайдов. — Хотя на реактивных летать не приходилось. «Принципиален, в бой идет, словно на таран», — напомнил он. — Дальше.

— Дальше?.. Представляете, как я загорелся? Вот, думаю, прототип для будущего романа. Находка! И вдруг…

— Можно, я продолжу? — улыбнулся Петр Константинович.

— Попробуйте.

— И вдруг — полное разочарование! Будущий герой полностью обманул ваши надежды: оказался вовсе не тем человеком, образ которого писатель нарисовал в своем воображении.

Родин весело рассмеялся.

— А знаете, Смайдов, вы подаете надежды. — И сразу, без всякого перехода: — У вас никогда не было никакой трагедии?

Петр Константинович покосился на свой протез, потом еще раз на белые нити в небе.

— Я мог бы быть одним из этих троих.

— Понимаю. Но я о другом. Потерять руку бывает легче, чем потерять, например, веру в человека. Любимого человека. Вы не согласны?

Смайдов пожал плечами.

— Говорят, писатель может с особой силой написать только о том, что прошло через его сердце… Вам, простите, не удалась бы книга, если бы вы решили показать бывшего летчика, волею судьбы или обстоятельств вынужденного навсегда расстаться со своей профессией.

— Наверно, не удалась бы, — согласился Родин. — Но если бы вы по-настоящему, именно по-настоящему захотели понять человека, которому любовь приносит страдание, — у вас тоже, поверьте, ничего не получилось бы. А есть ли гарантия, что вам никогда не придется прикоснуться к чужой боли?

Теперь рассмеялся Петр Константинович.

— Значит, предвидя подобную ситуацию, я должен пройти через…

— Нет уж, не надо! — искренне и, как показалось Смайдову, очень горячо воскликнул Родин. — Как говорят, не дай вам этого бог!.. Да я и не сказал этого.

А Смайдов подумал: «Уж он-то через все это прошел. Поэтому и судьбы его героев такие трудные, и любовь у него трудная, и люди идут в жизнь, точно карабкаются в гору…»

Сейчас, вспомнив свой разговор с Родиным, Петр Константинович будто опять услышал его слова: «Не дай вам этого бог!» Нет, он был убежден, что испытания, о которых говорил писатель, его, Смайдова, коснуться уже не могут. Да и раньше они не могли пройти через его жизнь: если бы Родин знал женщину по имени Полянка, он не боялся бы за парторга, который «в бой идет, словно на таран». Судьбы людей, уважаемый писатель, зависят от самих людей. Я говорю о любви, о верности, я говорю о своей жене Полянке и о самом себе.

2

Оркестр исполнял рапсодию Артура Домбрича «Песнь тундры». Полина Захаровна Смайдова, Полянка, как ее все называли с детства, не отрывала глаз от дирижера, автора музыки.

Артуру Домбричу было, наверное, около пятидесяти, но когда он появлялся на сцене, он преображался. Казалось, что перед вами юноша, порывистый и горячий, страстно влюбленный в жизнь, которую воспевает. Трудно сказать, какая красота преобладала в этом человеке: внешняя или та, что исходила из его души и словно обволакивала каждого, кто был рядом с ним. Но все же главное, чем покорял Артур Домбрич, была его музыка. Искренняя, простая и понятная, она как бы входила в кровь человека, в его сердце и оставалась там навсегда.