Льды уходят в океан

…Совсем короткая, почти неуловимая пауза. Мягко, едва слышно, вздохнули скрипки. Замер легкий стон виолончелей. Солнце тундры, уже негреющее, усталое, как человек после долгого и трудного пути, скрылось за дальними озерами. Лето покидало тундру, длинная ночь опускалась на кочевья, как тоска на сердце…

Тоска?.. Тишина взорвалась, точно граната. На тундру вдруг налетела пурга, бешеный ветер ломится в чумы, снежные залпы бьют так, что кажется, будто рядом бушует прибой океана. Ветер гонит перепуганных насмерть оленей, кричат ненцы, захлебываются лаем собаки…

Тундра живет. Тундра дышит. Тундра борется.

Завтра умрет пурга, ненец-охотник станет на лыжи, пойдет по следу голубого песца и, глядя на преображенный мир, крикнет: «Славно-то как, однако!» И потом запоет песню. Песню тундры…

Полянка прошептала:

— Какая сила!

Петр Константинович улыбнулся.

— Если бы Домбрич услышал тебя, ручаюсь, он был бы безмерно счастлив. Говорят, композиторы очень тщеславны…

Полянка посмотрела на мужа не то обиженно, не то раздраженно. В эту минуту, когда она находилась еще полностью во власти звуков, его слова показались ей совсем неуместными.

Она промолчала. И в ее молчании Смайдов почувствовал какое-то отчуждение.

— Я пошутил, — сказал он. — Я и сам никак не приду в себя. Ты мне веришь?

— Не верю. И удивляюсь, как можно остаться холодным после всего, что здесь было.

Люди выходили из зала не спеша, оглядываясь на опущенный занавес, за которым, как казалось, еще живут звуки. Полянка тоже оглянулась, потом взяла Смайдова под руку, и они направились к выходу.

На улице Петр Константинович спросил:

— Поищем такси?

— Поищи, я подожду здесь, — ответила Полянка.

Площадь у театра была залита электрическим светом, и Полянка отошла в сторону, в тень, падающую от двух высоких тополей. Ветер шевелил листья, они шумели, а Полянке казалось, что это до сих пор шумит тундра. И еще ей казалось, что она немножко опьянена в этот вечер. Она никогда не была сентиментальной, никто не назвал бы ее и чересчур восторженной, но сегодня с ней происходило что-то совершенно непонятное.

Она издалека услышала голос мужа и еще чей-то голос, совсем ей незнакомый. Петр Константинович негромко окликнул:

— Полянка, где же ты?

Она вышла из тени, спросила:

— Не нашел?

— Ни одной машины. Познакомься. Писатель Виктор Николаевич Родин. Тоже не знает, как будет добираться домой.

Родин протянул руку, сказал:

— Как говорят философы, нет такого положения, из которого нельзя было бы найти выхода. Что-нибудь придумаем и мы… Кстати, вот эта «Волга», если не ошибаюсь, принадлежит нашему несравненному композитору. Окружим ее и будем ждать. Пусть в благодарность за то, что мы слушали его с вниманием и почтительностью, маэстро один вечерок поработает шофером и развезет нас по домам. Одобрено?

— Вы знакомы с Артуром Домбричем? — спросила Полянка.

— Судьба свела нас лет пятнадцать назад, — засмеялся Родин. — Как-то в Союз писателей пришел человек, принес стихи и сказал: «Я композитор, но вот написал стихи и хочу положить их на музыку». Артур Домбрич уже тогда был заметным композитором, но когда мы прочитали его стихи, нам стало неловко. Мы спросили у него: «Вы знаете, что такое графоман?» Он хлопнул дверью и ушел. Но потом смеялся вместе с нами… А вот он и сам.

Полянка оглянулась. Домбрич шел, окруженный поклонниками, отвечая на приветствия усталой улыбкой. И в глазах, и во всей его фигуре тоже была усталость — это Полянка сразу заметила. Ей стало по-женски жаль человека, который, отдав людям все свои душевные силы и энергию, не оставил себе ничего.

Она немного боялась минуты, когда Домбрич протянет ей руку… Может быть, кто-нибудь другой на ее месте думал бы сейчас о том, как завтра будет хвалиться: «Вы говорите о Домбриче? Вчера он развозил нас на своей машине… Да, мы с Артуром давние приятели…» Нет, Полянка так думать не могла. Но, не избалованная знакомствами с людьми особенными, она как бы готовилась прикоснуться к какому-то таинству, и ей казалось, что от этого прикосновения в ней самой должно что-то произойти.

Домбрич, увидав Родина, ускорил шаги. Потом, подойдя поближе, обнял его и негромко сказал:

— Витька, если бы ты знал, как я чертовски устал. Меня даже шатает… Ты был на концерте? Тебе понравилось? Выкладывай все честно.

Родин легонько отстранил его от себя, посмотрел на него с неподдельным сочувствием.

— Ты и вправду зверски устал… А твоя «Песня тундры»… Скажи, в вашем деле тоже есть графоманы?

— Графоманы?.. Они везде есть. Ты хочешь сказать, что…

— Я хочу сказать, что будь моя воля, я силой привел бы всех графоманов-композиторов на этот концерт и сказал бы им: «Теперь надеюсь, вы поняли, что такое настоящая музыка? Так наберитесь же мужества и бросьте наконец заниматься подделками под искусство! Этим самым вы осчастливите человечество».

Домбрич облегченно вздохнул.

— Идиот, в моем возрасте получить инфаркт так же просто, как выкурить сигарету. Я работал над «Песней тундры» четыре года. А ты… разве можно так шутить?

Только сейчас он, кажется, заметил Полянку и Смайдова. Вежливо поклонился Полянке, сказал: