Лебедь Белая

Вернулась девка, подала нам две больших мисы и хлеб, а перед Добрыней вывалила целую гору костей. Я нагнулась над мисой, обхватила её рукой и начала быстро сновать ложкой туда-сюда. Добрыня тоже торопился, а вот деда Боян не спешил. Он отломил кусок от своего хлеба, помолился Волоху и положил хлеб на землю. Тут же подскочили суетливые воробьи и зачирикали друг на друга сердито, растаскивая тёплый ещё мякиш по сторонам, значит, принял Волох подаяние. Мне стало стыдно за свою торопливость. Я выпрямилась, бросила воробьям малую корочку и покосилась на деду Бояна: заметил ли он моё уважение богам? Заметил.

Мисы опустели быстро. Я с сожалением облизнула ложку и вздохнула: мало. У нас на обеденном столе кроме щей или окрошки всегда капустка квашеная стоит, грибочки, рыбка вяленая. Если чувствуешь, что недоел, так не сложно добавить. Я глянула на деду Бояна – может он ещё чего-нибудь попросит – но старый волхв меру в еде блюл строго. Жаль, я бы сейчас ещё бруснички в меду вываренной… или орешков лесных…

Пока я мечтала, к нам подошёл торговец. На вид обычный разносчик наподобие киевской тётки с пирогами. Одет в распашную рубаху, подпоясан тесёмкой, на ногах поношенные сапоги. За плечами короб, в глазах хитринка.

– Дедушка, купи внучке украшение.

Я хмыкнула: нашёл дедушку. Не иначе чужестранец, ибо не признать в деде Бояне волхва мог либо слепой, либо чужак с нашими порядками незнакомый. За такое непочтение не грех и по шее получить или проклятье какое схлопотать. Но когда он показал свой товар, я сразу обо всём забыла.

– Ой, бусики! – всплеснула я руками и зарделась, словно со стыда.

В каждой руке торговец держал по ожерелью: одно из светлых перламутровых камушков, будто наполненных светом тусклого заоблачного солнца, другое тоже из камушков, но прозрачных. Второе мне понравилось больше, раз глянув на него, я на первое смотреть позабыла. Что это за камушки и как называются, я не ведала, но торговец, обрадованный моей радостью, подсказал:

– Горный хрусталь. Добывают его на Каменном поясе с большою опасностью, везут в славный город Семендер и уже оттуда с позволения великого хазарского властителя развозят по всему миру.

Я протянула руку дотронуться до камешков, и на ум сразу пришло имя ожерелью – Красота. И как только имя пришло, рука сама собой одёрнулась. Страшно стало, наверное, дорогущее. Куда мне девке глупой без гроша за душой… Я нащупала под понёвой подарок дядьки Малюты. Если только… Достать?

Деда Боян убрал мису с колен, отёр бороду от хлебных крошек и спросил пытливо:

– Сколько просишь, купец, за такое ожерелье? – и указал на Красоту. Сердечко моё застучало надеждой.

Торговец, предчувствуя выгоду, закатил глаза и зацокал языком.

– Много дней провёл я в пути. Прятался от разбойников, от зверей хищных, от дождей и сухих ветров. Верил я, что неспроста тру ноги о пустынные земли. Знал, что встречу сию милую деву и седовласого старца, чьи души непременно восхитятся сиим великолепным творением и сей игрой безукоризненных каменьев, коя ныне видна в свете огненного солнца. А посему цена такому ожерелью безмерна – пятнадцать ромейских солидов!

Я ойкнула. Цена и в самом деле оказалась безмерной. За пятнадцать солидов можно хоромы купить, да ещё сдача останется на другие такие же хоромы. За то время, что я с дедой Бояном провела, я в деньгах стала неплохо разбираться. Я и раньше кое-что понимала, торговцы всякие в нашу деревню не раз заезжали, а ныне и вовсе в этом деле взматерела.

Народ возле стола тоже головами затряс от такой дороговизны да назад в мисы уткнулся, а приветливая девка-кухарка вздохнула. Слыхано ли дело такие деньжищи запрашивать? С подобным товаром разве что в красные ряды на торг идти, где жёны да дочери огнищан безделушки себе приглядывают. Возле дешёвой харчевни с таким товаром делать нечего.

Деда Боян молчал. Он слушал торговца внимательно, иногда поддакивал, иногда качал головой, иногда языком цокал. По его поведению я уже догадалась, чем подобное может закончиться. Точно так он себя вёл на дворе Своерада, когда тот взялся рассказывал обо мне, что, дескать, пришла, надерзила, сбежала, а он весь такой хороший, мною несправедливо обиженный, ни в чём не виноват. Но деда Боян ему не поверил и шепнул кое-что на ушко, после чего Своерад нам ужас как радоваться начал. Думается мне, что сегодняшний торговец нам тоже скоро радоваться начнёт.

И не ошиблась. Дождавшись, когда торговец закончит говорить, деда Боян сказал:

– Знатна вещица твоя, внученьке моей понравилась. Беру. Одно только могу обещать: ежели ты лжу молвишь и сведущие люди скажут мне, что зря я большие деньги отдал за ожерелье, то я тебя самого злым колдовством изведу и род твой под корень выведу.