Лебедь Белая

– Хорош, – снова кивнул витязь. – А имя у заступника есть?

– Есть, да не каждому он назовётся! – услышала я со стороны голос деды Бояна. Он шел, грозно насупившись, и я ненароком испугалась: не случилось ли чего? Следом за ним семенила тётка, едва ли не ровесница моей бабки, но с молниями в глазах. Неужто и впрямь чего произошло?

Обернувшись на голос деды Бояна, витязь побелел и поспешно склонил голову.

– Прости. Не знал, что они с тобой.

Деда Боян махнул рукой, ступай, мол, с глаз, и витязя будто не бывало. Схватил коня под уздцы и убёг. Я даже расстроилась: вроде такой смелый, ладный, нравиться мне начинал. Но мысли эти из головы быстро выскочили, потому как деда Боян остановился против меня по-прежнему весь насупленный и сказал, обращаясь к тётке:

– Вот, Бабура Жилятовна, отдаю сию деву под твою руку. Береги до времени.

Я растерялась. Что значит: отдаю? Как это? Мы же…

– Деда Боян, ты меня бросаешь? – всхлипнула я.

Волхв шумно выдохнул, качнул головой, будто соглашаясь, а потом ответил:

– У Макоши для тебя иная нить свита, – и пошагал прочь.

                                    10

Град Голунь Киев-граду ничем не уступит: ни многолюдством, ни богатством, ни силою. Разница лишь в том, что Киев стоит на взгорье, оберегая жителей от вражьих набегов неподъёмной крутизной земляных склонов и дубовыми стенами, а Голунь будто и не боится никого – ни стен тебе крепких, ни вала защитного, ни худенькой крепостицы, кои ставят даже в малых городах. Когда показались первые строения, я встал, поклонился городу в пояс и прошептал в мыслях: здравствуй господине мой, как жил-поживал, покудова меня не было? Выпрямился, успел заметить усмешку на тонких губах Милонега. Оно понятно: город не князь, непочто ему кланяться, смешно это. Однако вслух витязь ничего не сказал, промолчал. Другие тоже промолчали, и только Белорыбица прошипел сквозь зубы бранное слово.

У самых городских пределов нас встретили вершники. Вежливо поздоровались с Перемышлем Военежичем, переглянулись с Милонегом, отозвали в сторону поговорить. Военежич с булгарским болярином поехали дальше, а милонегова дружина поотстала. Я призадумался: с чего бы так? Но спрашивать не стал, надо будет – скажут.

Сухач при виде города оживился. Всем его пешим мытарствам конец пришёл, обрадовался, неразумный, решил, отдохнёт. Рано. Сейчас самые труды начнутся, сейчас Милославу искать надо, так что побегать придётся достаточно, и даже больше, чем до этого. Куда она пошла, где прячется? Да и как встретит, коли найдём? В последний раз, помниться, она меня таким взглядом одарила – под градом стрел устоять проще.

Ну да стерпим. Мне ейная бабка заветную вещицу дала, по которой Милослава хоть и не с радостью, но с покорностью за мною последует. Посмотрим, так ли это.

Подъехал Милонег, и не глядя на меня, сказал:

– Гости знатные рекою прибыли. Из Киева. Встретить надобно. А ты слов моих не забывай, надумаешь в дружину – приходи.

И ударил коня пятками. Я чуть прикрыл глаза от поднявшейся пыли и подумал: знаю, кого встречать едешь – ромея, не иначе. Если верить словам Сухача, что Фурий тоже в Голунь следует, а коли ещё меч мой на поясе витязя припомнить – всё в единый клубок сматывается. И встреча наша с ромеем рано или поздно тоже смотается; придёт час, всё с него до малой ниточки стребую.

Я поправил суму на плече и махнул Сухачу: идём.

В Голуни я не был давно, но куда идти знал. Ещё в прошлую жизнь свёл меня случай с человеком по имени Капуста. Чудное имя для мужа, который в огородниках никогда не был. Держал он гостиный двор на Заходном конце, и с того жил в достатке. Как к сему дню его жизнь сложилась, только боги ведают, но, думаю, остался он на прежнем месте. Слишком уж кряжист был этот Капуста, куда корнями прирос, оттуда не сдвинешь.

Я не обманулся. Гостиный двор всё так же стоял в серёдке Заходного конца, и даже изрядно вырос. Некогда за невысоким тыном стояла изба на подклети и амбар, а теперь ну прям хоромы княжьи. Разрослась изба вдвое против прежнего, унеслась в небо высоким теремом под четырёхскатной крышей. И не тыном уже двор огорожен, но прочным дощатым забором с широкими воротами и калитками по бокам. Прихватил Капуста землицы у соседей, поставил и конюшню добрую, и овин, и даже баньку срубил, чтоб было где гостям пыль дорожную смыть. А в довершении всего повесил над воротами вывеску «Капустин двор» чтоб, значит, издалека видел приезжий люд, куда идти.

Мы вошли в ворота, остановились. Слева дюжий холоп чистил коня; окунал в чан с водой пучок лыка и стирал с лошадиных боков засохшую грязь. Справа трое мужей в чистых рубахах, в свободных портах сидели в ряд под навесом, судили о делах, черпали из ендовы холодный квас. Сразу видно, гости торговые, богатые, а стало быть, и цены у Капусты не бедные. Я хлопнул по гашнику в надежде отыскать там хоть медный грошик, не отыскал. Да и откуда у меня после всех бед гроши? Ну да коли Волох позволит, сыщется нам место под Капустиной крышей.

Едва мы подошли к крыльцу, как из подклети выпорхнула старушка, похожая на засохший стручок гороха, и начала трясти пальцем.