Лебедь Белая

– Я вас, ледащих! Куды прётесь? Нечто не видно, что двор богатый и вам, оборванцам, на нём делать нечего? – и накинулась на холопа чистившего коня. – А ты куды смотришь, голова нерадивая? В погреб тебя запереть, чтоб вдругорядь глазами по сторонам водил!

Холоп начал было оправдываться и одновременно примеряться к нам взглядом, раздумывая, каким образом гнать со двора непрошеных гостей, да не успел. Я спустил с плеча суму, поклонился старушке в пояс, улыбнулся:

– Али не признала, Радиловна?

Старушка, всё ещё потрясая пальцем, прищурилась, повернулась ко мне от солнца, чтобы разглядеть лучше, и всплеснула руками.

– Да неужто…

– Ныне меня Гореславом люди зовут, – остановил я её. – И вы тако же зовите.

Радиловна закивала понимающе, схватила меня под руку и потянула к крыльцу.

– Святая Макошь, вот ведь не чаяла. Радость-то какая! Пойдём, батюшка мой. Что ж ты на пороге.

– Гореслав, стало быть? – услышал я сочный бас.

По ступенькам спускался муж с плечами не про каждый дверной проём. Да, изменился Капуста, раздался вширь, окреп, как вилок по осени, но характером не поменялся ничуть. Он обхватил меня ручищами, сжал и принялся нахлопывать по спине широченной ладонью.

– Вот ведь, вот ведь, – приговаривал он после каждого хлопка. – Вернулся сын блудный!

Такие объятья больше походили на пытку, и я взмолился:

– Хватит, друже мой! Эдак всю душу с меня вытрясешь, а нам с тобой поговорить есть о чём.

– Верно, – согласился Капуста, отпуская меня. – Ну давай, давай в горницу… Как же я рад тебе!

Ну хоть где-то мне рады, а то последнее время ничего кроме косых взглядов да обмана на моём пути не встречалось.

За свою жизнь мне довелось побывать во многих гостиных дворах, и двор моего друга Капусты от них ничем не отличался, разве что занавески на окнах иной раскраски были. А так на вид обычная харчевня: столы посередь горницы, печь у стены, стряпуха с ухватом. Я было подумал, что мы здесь где-нибудь сядем, перекусим, побеседуем, но Капуста потянул меня дальше, в упечь. Там, за плотным покрывалом прятался вход в малую клеть. Капуста зажёг лучину, поставил её на стол и указал на лавку: садитесь. Мы с Сухачом сели.

– Больших гостей здесь потчую, – подмигнув, поведал Капуста и окликнул кухонного холопа. – Квасу нам принеси и того поросёночка, что новый гость заказал. – А стряпухе скажи: пусть другого запечёт. Ничего страшного, подождёт гость.

Я спросил:

– Как отец мой поживает?

– Хорошо поживает, да продлит Макошь его нить до самого окоёма. И мы, слава Дажьбогу, не жалуемся. А братец твой младший гоголем ходит.

– Он сызмальства такой, – отмахнулся я. – А матушка?

Капуста вздохнул, приложил пальцы ко лбу.

– Ты уж не обессудь Гореслав, но матушка твоя померла. Да будет земля ей пухом. Уж два года тому как.

В груди будто головнёй обожгло. Губы дрогнули, брови сошлись. Матушка моя… Давно меня не было, даже подумать страшно сколь лет минуло с моего ухода, но дня не случалось, чтоб я в мыслях с ней не здоровался. А следовало молитву заупокойную читать.

Вошёл холоп, поставил на стол блюдо с поросёнком, пшеничный каравай, ендову с квасом. Сухач надломил хлеб, потянулся к поросёнку, а у меня в горле пересохло. Я взял ковш, поддел из ендовы. Квас пахнул яблоком – свежим, с кислинкой. В родительском доме такой до самых зимних холодов подавали. Капуста знал, чем угощать.

В клеть снова заглянул холоп.

– Чего тебе? – нахмурился Капуста.

– Новый гость сердится, поросёнка требует, а стряпуха его только в печь сунула. Как быть-то?

Капуста встал, расправил рубаху под кушаком.

– Ладно, вы тут покуда сидите, – и вышел.

Сухач ухватился за поросёнка двумя руками, жевал, похрустывал хрящиками, косился на меня будто пёс голодный от миски, пальцы облизывал. А я к еде так и не притронулся. Я и квасу выпил всего ковш. Невмоготу стало, грустно. Вспомнились годы детские, когда мать от избытка родительской любви обнимала меня и гладила русые вихры на макушке. Отец же окромя хворостины ничем ко мне не притрагивался. Вправду сказать, было ему за что розги о спину мою ломать, но и хвалить тоже было за что. В воинской да в иных науках я преуспел как никто иной, однако слов добрых я от отца не слышал. Братцу моему младшему слов таких сказано было много, а мне ни единого. Ну да Сварог по чести всё рассудит, коли судьба нас на пару перед ним поставит, а покудова буду жить дальше.

Вернулся Капуста. Ноздри раздуты, желваки на скулах ходуном ходят, видать, разговор с новым гостем оказался неприятным.

– Вот ведь, леший косматый, – выругался Капуста. – Откуда такие берутся! Уж как только меня не поносил – а не ответишь. Гость! …в душу его коромыслом… Главное, платит золотом. Стерплю.

Капуста сел, выпил квасу, уставился в стену задумчиво.