Лебедь Белая

Первой меня увидела чернавка. Она выкатила глаза и всхлипнула. Милонег начал было шептать ей в ухо: милая, милая… Но милая глаз обратно не закатывала, и тогда он проследил её взгляд и тоже меня увидел. Ох, как он побледнел! Даже в темноте стало заметно, как лицо его сбросило краску и вытянулось. Милая с пыхтением выбралась из под него и сиганула к выходу, едва не запутавшись в подоле, а он сел, положил руки на колени и сглотнул.

– Ты чего?

Сколько же сил ему стоило выдавить это из себя. А я ответила просто:

– Ничего. Сена хотела взять для запарки, да вижу, негодное оно. В другом месте поищу.

Развернулась и пошла. Он подпрыгнул, побежал за мной, схватил за руку.

– Погоди, Славушка…

Так меня ещё никто не называл. Красиво. Умеет этот бес девкам ум запорошить. Но в душе у меня уже всё улеглось. Не надобен он мне. Не мой он, не о нём я мечтаю. А он, видимо, только сейчас соображать что-то начал. Заговорил о Ладе, о Леле, о глупости своей – опять красиво, но обо всё этом ему раньше надо было думать. Как хорошо, что искать я его пошла, а то сидела бы дура дурой и считала его самым лучшим.

– Славушка… Не думай дурного, бес вселился…

– Да он из тебя и не выселялся. Как прижил ты его, когда кошек за хвосты дёргал, так и живёте по сию пору вместе.

Я вытянула руку из его вспотевшей ладони.

– Да ты ещё пожалеешь! – зарычал он в бешенства. – Ты ещё пожалеешь! Знаешь, кто я? Знаешь? Думаешь, воевода обычный? Дудки! Я сын княжий! Батюшка мой сам Благояр Вышезарович, и минет время, я всем здесь править буду. И тобой буду! Слышишь?

Конечно, я слышала, только не остановилась и не обернулась. Зачем? Ну, княжёныч, ну, будет, и что? Радимичи северянам соседи, а не холопы. Вернусь к себе на Сож, выйду замуж за какого-нибудь своего прежнего воздыхателя, да хоть за Вторку из Снегирей, и думать забуду об этом любителе портомоек. А сунется ко мне, так у наших мужей мечи ещё не затупились. Это Гореславу повезло, врасплох взял, второй раз такое не пройдёт.

Выходя из конюшни, я наткнулась на тётку Бабуру. Чуть с ног её не сбила. Та ютилась в сторонке, лукаво блестела глазами. Подслушивала что ли? Ну и Дажьбог с ней, мне скрывать нечего.

– Чего без дела лытаешь, девка? – окликнула она меня. – Вон у амбара сколь народу толчётся, помощи ждут.

У амбара и в самом деле стояли люди. Грех не помочь им, и не меньший грех заставлять ждать. Поэтому я прибавила в шаге, и только краем ушка уловила слова тётки Бабуры, брошенные выбежавшему вслед за мной Милонегу.

– Куды прёшь, бестолковый? Не помнишь, чья она…

Последние слова растаяли в воздухе змеиным шипением, и я забыла о них.

После ночного происшествия тётка Бабура отрядила мне в помощь мальчонку, что лавку со мной в людской делил. Я его узнала, это был тот самый малец, коего Своерад в трюме привёз. Звали его неприглядно – Поганко. Видимо мать, награждая сына именем при рождении, думала защитить его таким образом от злых духов, от всего недоброго. Не помогло. Поганко поведал скорбно, что мамка его померла, когда он совсем малым был, а отец ушёл в поход по княжьему зову и не вернулся. Растил его дед. Ходили они на пару вдоль Днепра, вытаскивали из воды утопленников, обирали их и с того жили. А однажды напали на них люди купца Своерада, деда побили до смерти, а его в трюм и на голуньский торг. Слава Сварогу, купила его тётка Бабура и определила к делу на княжье подворье. Кормят хорошо, одёжку дают, а ничего иного ему и не надо, ибо в холопьях ему сытнее и чище.

Я слушала его и не соглашалась. Как может быть холопом лучше? Это тот же самый поруб, только шире. Идёшь, куда говорят, делаешь, что скажут – и ни шага в сторону. Меня, конечно, тоже большуха корит и посылает, куда ей того требуется, как, например, за водой, но всё это для общей пользы, и для моей в том числе. Но я, если сильно заартачусь, никуда и не пойду. Сяду на лужайке, буду с детворой играть, а то и вовсе в лес убегу. Батюшка, правда, ладонью потом по одному месту приложить может, ну да я терпеливая. А здесь никакого выбора, и за непослушание не ладонь в ход пойдёт, а батоги. Вот тебе и разговоры о лучшей доле.

Ну да у каждого своя истина. Если ты сызмальства привык к свободе, то никакие цепи тебе красивыми не покажутся. А если жизнь голодная была, а потом вдруг каши начала по три раза в день давать, тогда да, тогда неволя слаще получается.

В общем, во мнениях о судьбе холопской мы с Поганком не сошлись, зато во всём остальном имели полное согласие. Работой я его не перегружала, так, принеси-подай, иди в поле цветы собирать. Собирательство, кстати, стало нашим основным родом деятельности. Народу ко мне повалило вдвое против прежнего, лечебных трав потребовалось много, поэтому с утра по зорьке мы отправлялись за город и вволюшку наслаждались бескрайней свободой. Тётка Бабура выделила нам в помощь телегу – я сама брала в руки вожжи – и двух сторожей из отроков с копьями, чтоб никто нас обидеть не осмелился. Впрочем, последнее было лишним, ибо меня и так уже все знали и не обижали.