Лебединая башня

– Мы были на премьере «Аны», – сообщила та, благодаря чему полностью завладела вниманием Омарейл.

– Да? Я слышала рекламу по радио, – солгала Омарейл. – Тебе понравилось?

Севастьяна фыркнула.

– Конечно, ты слышала, весь город гудит об этом три недели! – Омарейл в очередной раз удивилась собственной невнимательности. – Все было потрясающе. Мы с Бериотом остались в полном восторге.

– Бериот больше всех, наверное, – язвительно заметила принцесса.

– Он сказал, что это было «выше всяких похвал». Мне показалось, что он был искренен.

Омарейл вздохнула. Она не хотела расстраивать сестру.

– А что тебе понравилось больше всего? – спросила она.

– Да все! Во-первых, декорации просто умопомрачительные. Не представляю, сколько людей трудилось над ними, но была проделана колоссальная работа. Во-вторых, сам спектакль поставлен великолепно, нам понравилось, как адаптировали сюжет, какие прописали диалоги… Его Величество сказали, что это было очень близко к правде.

– И родители там были?

– Ну, конечно! Там собралась вся элита. Это же премьера века.

Омарейл многозначительно промычала. Неудивительно, что Шторм так нервничала. Шутка ли, премьера спектакля перед Королем, всей его семьей и представителями первых семей. Это избалованная публика, готовая критиковать любую оплошность.

– Ну и Шторм Эдельвейс, конечно, была на высоте! Она играла так убедительно, когда узнала о заговоре против Архана. И натурально рыдала, когда его убили. У меня у самой в глазах стояли слезы. И тот момент, когда она должна была встретиться со своим сыном, зная, что по его приказу отравили его собственного отца… Луна и небо, это было великолепно. До дрожи.

Омарейл так впечатлилась рассказом Севастьяны, что почувствовала острое желание тоже сходить на спектакль. Конечно, ее сестра была очень впечатлительной, и следовало разделить ее эмоции надвое, чтобы представить, какие чувства вызовет постановка у Омарейл. Но любопытство такая рецензия уж точно вызвала.

– И Дан остался под впечатлением. Я даже не ожидала, что он будет хвалить спектакль. За десять минут, что мы шли до автомобиля, я услышала от него больше слов, чем за весь вечер.

– Конечно, он же директор школы, где учится Шторм, думаю, он гордится ею, – ответила Омарейл.

– Откуда ты знаешь? – тут же спросила Севастьяна удивленно, и Омарейл почувствовала, как сердце ухнуло в пятки.

– По радио слышала, что Шторм учится в Астардаре, – пожав плечами, ответила она.

Ее сестру это удовлетворило.

– Кстати, Дан, я слышала, хотел прийти к тебе на чай, – заметила она.

Омарейл эта новость изумила. Он посещал ее не так давно, и казалось, что был не слишком заинтересован в общении.

– Зачем? – напряженно уточнила она.

– В каком смысле зачем? – хихикнула Севастьяна. – Зачем к тебе прихожу я? Или Бериот? Или госпожа Дольвейн? Или родители?

Омарейл хотела ответить, что это – совершенно другое дело, но кое-что в словах сестры заставило ее замереть.

– Госпожа Дольвейн?

Севастьяна вздохнула, а затем шепотом ответила:

– Ну не могу же я называть будущую свекровь Сова.

Омарейл закатила глаза и скорее просто из вредности ответила:

– Можешь называть ее так, по крайней мере, до свадьбы.

Удивительным казалось Омарейл то, как один и тот же человек играл совершенно разные роли с разными людьми. Раньше она не замечала столь разительной перемены, но теперь… в школе она была умницей Мираж Селладор, с Маем – немного занудной чокнутой подружкой, со Шторм – рассудительным антиподом блестящей звезды, с господином директором – скромной школьницей, с Даном Дольвейном, который приходил к ней на чаепитие, – гордой и насмешливой принцессой. Бериот видел в ней капризную подопечную, а Севастьяна – взбалмошную младшую сестру. Родители считали ее хрупким цветком, а Сова… на ее счет Омарейл не была уверена. Были люди, чье отношение к ней совсем не укладывалось ни в какие рамки. Например, что о ней думал господин Даррит, также было загадкой.

В обед Омарейл действительно принесли послание от Дана Дольвейна с просьбой оказать ему честь и удостоить чаепитием. Она ответила согласием, хотя все это казалось ей по меньшей мере подозрительным.

Еще более странным поведение директора стало, когда он, наконец, пришел и сел по ту сторону стены. Омарейл слышала, как фарфоровая чашечка несколько раз опускалась на блюдце. Больше она не слышала ничего.

– Вы, надо понимать, хотели поговорить со мной о чем-то, Дан? – уточнила Омарейл, чувствуя, что собеседник не готов начать разговор первым.

Повисла пауза. Омарейл стало не по себе.

– Нет, ничего конкретного, – отозвался, наконец, мужчина, и снова раздался мягкий звук соприкасающегося фарфора.

Она устало прикрыла глаза.

– Севастьяна сказала, вчера вы были на премьере «Аны»?

– Да.

Никакого продолжения не последовало.

– Дан, – произнесла Омарейл многозначительно. – Мне кажется, есть что-то, что вы хотите мне сказать. Вы молчите, это верный признак. Если бы вы ничего не хотели мне сказать, то говорили бы без умолку.

– Я действительно ничего не хочу вам сказать, – угрюмо ответил Дан.

Омарейл стиснула зубы: