Лебединая дорога

И не было у Улеба родни, что с мечами пришла бы посмотреть, по чести ли вершился над ним суд. А в случае чего встала бы за сородича, оспаривая не правый приговор, отстаивая истину в единоборстве… Один Людота. Тот-то пришел раньше всех, да толку… Улеб, вступив во двор, увидел его сразу. Коротко глянул на него кругличанин, почему-то виновато покраснел и отвернулся, моргая. Ну что же, спасибо и на том… Улеб разгладил пятерней бороду и встал посреди двора.

Ждали князей. Седоголовые деды припоминали давнишнее. Молодые грызли орехи, сплевывая под ноги шелуху. Парни, похваляясь силой, пальцами давили скорлупки, угощали ядрышками девчат. Те переглядывались, кидали с плечика на плечико тугие косы. Вертелась под ногами ребятня, которой, конечно, тоже до всего было дело.

Впрочем, говорить было особо не о чем. Совсем другое дело, если бы у кого пропало добро или, сказать, того же Олега сыскали бы уже холодного, а рядом невесть чьи следы… Тут, глядишь, и раскалили бы железо или вынесли горшок с кипятком и живо разобрались бы, кто прав, кто виноват. А то — дали бы тяжущимся по мечу и велели бы, согласно прадедовскому обычаю, решать дело самим…

Пришли на суд и урмане. В городе на них смотрели уже как на своих: потеснились, дали место, угостили орехами. Видга с непривычки о первый же орех намял пальцы, но ничего, совладал. Скегги попробовал тоже, не осилил, но и не опечалился — сунул в рот и разгрыз.

— А у вас как судят? — спросила Скегги бойкая ровесница, дочь одноглазого ярла. Юный скальд сперва смутился, польщенный необыкновенным вниманием, потом ответил:

— У нас судят редко…

— Как так? — подняла брови боярышня. Пришлось объяснять:

— Это у вас конунга позовут, он и выйдет из дому. А у нас он большей частью где-нибудь далеко и сражается, да и судит обычно только своих врагов, когда берет их в плен… Так что люди сами решают дела… а кто не может справиться с обидчиком, тот жалуется на тинге, но так бывает редко. Вот наш Халльгрим хевдинг…

Видга слушал с завистью: Скегги болтал по-гардски как на своем родном.

Дочь Радогостя хотела спросить о чем-то еще, но не успела. Во двор вышли вагиры. Эти все были оружны, и их, а особенно Олега с его перевязанной рукой, встретил сдержанный гул. Воины, караулившие Улеба, приметили, как ладожанин напрягся, точно перед прыжком, и на всякий случай подступили поближе. Но Улеб не двинулся. Только сцепил пальцы за спиной — и будто закаменел…

После варягов, более не медля, появились князья.

Помогая себе костылем, опираясь на сильную руку сына, степенно прошествовал старый Мстислав. Приблизился к деревянному креслу и сел, и когда, распрямив спину, зорко оглядел разом притихшее подворье, стало видно, каков был в молодости этот князь… Чурила стоял рядом с отцом, и отличались они друг от друга по большей части тем, что один был сед и согбен, а другой черен и прям, точно кондовая сосна.

Вышли и обе княгини и сели на скамейку чуть поодаль от мужей. Бок о бок — всем на удивление.

Тут стало очень тихо. Неугомонная молодежь и та попрятала свои орехи, убрала с лиц улыбки.

— Слушай, господине славный Кременец, — выждав немного, проговорил старый Мстислав. Отчетлив и громок был его голос, и люди притихли еще больше, и даже Улеб, стоявший гордо, и тот не выдержал, провел языком по губам.

— Жестокую обиду тебе нанесли, — продолжал князь. — Виданное ли дело — гостя тронуть! Одно добро, что собака та не нашего рода, не кременецкого…

Отвечай, господине, каким судом его судить!

Народ зашевелился, но все голоса покрыл, точно трубой, Радогость.

— А что его судить, холопа! — сказал одноглазый воин. — В куль да в воду, как у мерян! Улеб вздрогнул, а Чурила поднял руку:

— Ты погоди с холопом, боярин… — И обратился к ладожанину:

— Ты, я слыхал, вчера еще рабом был, да успел выкупиться у жены моей… За холопа, глядишь, хозяйка бы словечко замолвила, а то и виру заплатила, какую надо…

Помнишь ли, что здесь ты изгой, ни мира у тебя, ни родни? Так как с тебя спрашивать? Улеб крикнул яростно и хрипло:

— Как с вольного!

Звениславка сидела ни жива ни мертва, словно это не Улеба, а саму ее выставили на погляд и посрамление. Смотрела, низко опустив голову, на носки своих башмачков. Не хотела видеть ни Улеба — за глупость его, за безумство, — ни Чурилу, хотя тот-то и был виновен только в том, что взяли люди да поставили его над собой князем…

Добронега что-то говорила ей — она не слыхала. Только и чувствовала, как жала ей руку Нежелана, сидевшая рядом.

— Дозвольте слово молвить, добрые люди! — сказал между тем стеклу кузнец. — Выслушайте, казнить потом станете. То правда, не вашего я рода, только всего, что, как вы, Словенин…

Князья слушали напряженно. Мстислав — уже провидя мыслью весь его рассказ и торопясь услышать, как ответит Олег. Чурила — угрюмо… Хоть и взяла с него жена святое княжеское слово, что постарается он спасти строптивого ладожанина… только ведь не из любой паутины выпутаешь человека, а тем паче если он сам себе ее усердно плетет.

Улеб же продолжал: