Лебединая дорога

— Из Ладоги я, люди! И ныне бы там жил, добра наживал… кабы не эти! — Взъерошенная борода указала на вагиров.

— Сглупу позвали их оборонить нас от свеев! Ихнего народу ведь у нас от веку жило… люди как люди… А Рюрик-князь с дружиной, с зипунниками своими, как наехал… Меня, пес варяжский, за честные слова свеям же продал! Спасибо княгине вашей, Звениславе Малковне, мимо ехала, купила у них… — Он повернулся к Звениславке, отвесил низкий поклон, ни разу так не кланялся в холопстве. И заговорил снова, торопясь, глотая слова, — пока не перебили:

— То я про князя, про Рюрика, Олег же — пес его верный! А где пес, там и хозяин ждать не заставит! Ныне гость, да навек бы не загостился! Слезами умоешься, господине Кременец, попомнишь Улеба! Тогда и решишь, обиду я тебе чинил или беду отвести хотел! А коли лжу говорю, бери меч, воевода, при всех посмотрим, у кого правда на языке!

Люди забыли дышать: неожиданно великое дело решалось у них перед глазами. Всего Кременца внезапно коснулось оно — и предков в курганах, и любопытных детишек, и тех, кто вовсе еще не был рожден… Даждьбог и тот, казалось, остановился на небе, и легкие тени от необъятных сил, что поднялись вдруг за спинами споривших…

Олег выслушал оскорбительную речь, не дрогнув лицом. Не попытался перебить. А слов про поединок и вовсе будто не заметил.

Чурила хотел было сказать — какие такие еще мечи, ранен воевода, — но Мстислав шевельнул пальцами, и он промолчал.

Олег проговорил лениво:

— Много чести мне с тобой биться.

И исчезло, растаяв, видение двух сошедшихся сил. Только два человека, из плоти и крови, как и все стоявшие вокруг.

— Боишься! — закричал Улеб с торжеством. — Лжу защищаешь!

Олег все так же спокойно пожал плечами: как хочешь, тебе же хуже.

Вытянул из ножен широкий — в развернутую ладонь — длинный франкский меч и перебросил узорный черен в здоровую левую руку.

— Рубись правой, если хочешь, — с насмешкой сказал он Улебу. — Мне едино.

Забор княжеского двора трещал под тяжестью насевших. Людота глядел на друга из дальнего угла, по-гусиному напрягая шею и в кровь кусая губу. Пень еловый, ну что бы захватить с собой из кузни новенький, только что сделанный, отточенный с бережением и любовью… а в рукоять вложить язык черной змеи, чтобы помог в единоборстве…

— Слышь, плечо-то пусти! — обернулся стоявший впереди. — Вцепился, клещ!

Князь Мстислав пристукнул по земле костылем.

— Когда так, пусть бьются.

И дали Улебу меч. Не последней выделки, но тоже бесскверный, не придется после каждого удара выпрямлять его ногой. Улеб попробовал лезвие ногтем, взвесил меч в руке и ничего не сказал. Должно быть, остался доволен.

И стали они сходиться для боя — ладожский умелец и воевода-вагир… Без щитов — одна рука нынче у Олега. А глаза у воеводы были серые, как само море Варяжское под непогожим северным небом. Холодное, неприветливое море.

Вот сошлись. И первым, не стерпев, скакнул вперед Улеб. Занес меч без большого умения, но с силой и яростью — на двоих. Варяг спокойно принял свистящий клинок, заставив ладожанина охнуть от боли, пронизавшей напряженные пальцы. Отвел Улебов меч в сторону и тут же ударил сам, срезав с макушки соперника лохматую прядь. Улеб только мотнул головой. И вновь прыгнул на варяга, ухватив меч уже не одной, а двумя…

Долго ли, коротко ли бились, Звениславка не видела. Как прижалась к Нежелане, как спрятала лицо у нее на плече — так и сидела. От железного лязга останавливалось сердце. Вот-вот прозвучит смертный крик одного из двоих. И свершится страшное, несправедливое — кто бы то ни был…

…когда вдруг донесся до слуха хлесткий удар, а следом — глухой шлепок и шум повалившегося тела. Люди заговорили все разом. Но смерти не было. Она поняла это еще раньше, чем открыла глаза посмотреть.

Улеб лежал лицом вверх, раскинув руки. Оглушенный. Меч, выбитый из ладони, валялся поодаль. Олег стоял над упавшим, и конец варяжского клинка подрагивал над Улебом, у горла. Олег по-прежнему держал его в левой руке.

Правую он так и не пустил в ход.

Вот шевельнулся ладожанин, открыл глаза, глянул вверх и снова опустил ресницы: тошнехонько… Во второй уже раз, вот так, униженный, побитый в неравном поединке, лежал он у чьих-то ног… и даже Боги, которых он звал встать с ним за справедливость, выдавали, бессильные против чужеземца. И не все ли равно теперь, убьет ли, спросит ли виру, назовет ли снова рабом…

Усмехнись Олег, скажи что-нибудь — как есть бросился бы на его меч и кончил стыд с жизнью заодно. Но Олег молчал.

— Выкуп! Выкуп! — кричали два голоса. Сиплый, срывающийся — Людоты, и звонкий, серебряный — Нежеланы. Не знала Звениславка, что ходил в кузницу князь. Набила серебром тугой кошелек и еще загодя отдала подруге: самой было никак…