Лебединая дорога

— Что с тобой, рукодел? — спросил Чурила с порога. — Недужен, сказывают?

Людота поднялся перед ним, и Чурила сразу приметил, как необычно опрятен был нынче неряха коваль. Вымыт, расчесан и даже в чистой рубашке… не то на смерть, не то на свадьбу.

— Здрав будь, батюшка князь, — поклонился кругличанин. Он стоял возле наковальни, сложив руки у пояса…

Руки дрожали.

— Да что с тобой? — чуя недоброе, повторил Чурила.

И, суровея, приказал:

— Говори!

— А сам знаешь что, Мстиславич, — запинаясь под его взглядом, тихо выговорил кузнец. — Улеба под плети положишь, меня рядом клади. А голову рубить сдумаешь, руби и мне…

Немало скрытой отваги жило, оказывается, в сердце обычно трусоватого Людоты… Чуриле вдруг показалось, что тот даже вырос, раздался в плечах, стал молод и необыкновенно красив. Ибо мало что так красит человека, как мужество.

Неслыханную дерзость следовало наказать — но гнева почему-то не было. Только удивление… и еще обида.

— За что, коваль? — спросил он негромко. — С Улебом братаешься? А как вот этот меч вместе работали, забыл? Людота страдальчески покосился на его ножны.

— Ты… князь, — ответил он уж вовсе еле слышно, но с прежним отчаянным мужеством. — Ты, ведаю, мальчишкой отцу колодцы рыть помогал, да ведь лет-то сколь минуло… Теперь тебе и колодец забава, и кузня забава. А кормить, так тебя нынче меч кормит да ноги резвые, точно волка. Улеб же, как я: что руки наработают, с того и сыты…

Голос звучал все тише, погасая, как огонек на конце лучины, и наконец вовсе затих.

Чурила слушал молча. Именитые бояре давно не бывали столь смелы с ним, как этот коваль, им же пригретый… Сдвинувшись с места, он не спеша обошел Людоту кругом. Тот закрыл глаза, взмокая от страха. Жидкая бороденка обреченно торчала вперед.

Князь сел на подвернувшийся чурбак, поставил длинный меч между колен и долго сидел так, ничего не говоря. Зловещее молчание наказывало Людоту хуже всяких плетей.

— Лют, — позвал он в растворенную дверь. Негромко позвал, но кузнец так и задрожал. Вот сейчас князь укажет на него вошедшему плечистому пареньку, что и без того поглядывает на Людоту куда как неласково… И — в темный поруб, к бедолаге Улебу… И прости-прощай только-только обжитый дом, и многотрудное любимое дело, и самая жизнь…

А князь протянул руку, взял Люта за ворот, заставляя нагнуться, и принялся что-то объяснять ему на ухо. Совсем помертвевший Людота напрасно напрягал слух.

Но наконец Лют послушно кивнул и выскочил вон. И опять придавила тяжелая тишина. Чурила сидел молча, утвердив подбородок на рукояти меча. Не двигался и на Людоту не смотрел. Зато тот изредка взглядывал на него-и тут же отводил глаза…

Вернулся запыхавшийся Лют. Сунул руку за пазуху и отдал плотно набитый кошель. Не заглядывая внутрь, Чурила протянул его кузнецу:

— Держи!

Людота отскочил, как от змеи. И замотал головой, пряча за спину руки.

Чурила рывком поднялся. Едва по плечо ему оказался Людота коваль.

— Держи, говорю, — повторил он, как прежде, негромко, но кругличанин явственно понял — еще чуть, и вышибет из него душу железный княжеский кулак. Он зажмурился, во рту мигом пересохло. Ждал услышать, как затрещат его же белые косточки. ан нет… Только звякнуло в кошеле, шлепнувшемся на наковальню, а с нее на пол.

— Дружка своего выкупишь, — трудно переводя дыхание, сказал Чурила сквозь зубы. — Зарезал бы гостя моего… обоих отдал бы Богам, чтобы дуб наш рос получше! Ныне же… не вас милую, волочуг… жену мою, княгиню, а кабы не непраздна была, и ее бы не послушал. Ноги ей целуйте, холопы…

Сказал, повернулся — и только стукнула дверь. Людота поднял трясущуюся руку, отер рот. Потом провел ладонью по глазам. Да так и сел прямо на пол, у деревянного подножия наковальни.

Утро хлынуло в дверь, затопив поруб косыми потоками прохладного света.

— Эй, тать! — долетело снаружи. — Выходи! В глубине шевельнулось — выплыла светловолосая голова, повела туда-сюда всклокоченной бородой. Улеб явился из темноты, как из воды: лицо, плечи, грудь, а там и весь ладожанин возник в солнечных лучах, непугливо посматривая на двоих хмурых воинов — постарше, что поигрывал ключом, и второго, совсем молодого парня, державшего в руке копье.

— Что смотришь, иди, — сказал молодой. Улеб не спеша наклонился подтянуть завязки кожаных, красиво вырезанных поршней. А потом так же неторопливо зашагал впереди воинов, в Верхний конец, мимо хором боярина Вышаты, к Новому княжескому двору. Люди выглядывали из-за заборов. Мало не весь город выскакивал из калиток, шел следом. Ни дать ни взять, на вече.

В самом же Новом дворе было еще малолюдно. Не князьям ждать, пока приведут судимого, — пусть-ка сам постоит на утреннем солнышке, посмотрит на него, может, в самый последний раз, да и добрым людям даст на себя посмотреть…